Кокотты:
«Ибо нет Ей равных – Вечной, Славной. Она есть Мощь, и нет во Вселенной ничего, помимо Нее. Сияние Ее заполняет и согревает Бездну. В Ней заключено Все. Преклоните колени и вознесите хвалу. Принесите Ей жертвы. Кормите Ее и окружите заботой, ибо глад Ее есть глад Бесконечности».
Отработанным быстрым толчком бедняжку Кэрт послали на смерть. Двери лязгнули, и через две секунды игра огней объявила о поглощении. Гул в ушах Элистэ перешел в рев, в завывание бури, затем мгновенно стих, и больше она его не слышала.
Девушка в лохмотьях, с грязными, некогда белокурыми локонами, потеряла сознание и грохнулась на гранитные плиты. Толпа не обратила на это внимания – такое случалось каждый день: упала от переживаний, от болезни, а то и от голода. Конечно, по Акту об Осуждении любое сочувствие врагам народа, выраженное публично либо в частном порядке, надлежало рассматривать как проявление контрреволюционности, то есть измену, однако никому и в голову не пришло истолковать голодный обморок несчастной женщины в этом смысле. Нашлись сочувствующие, которые подняли ее, вынесли из толпы и уложили на скамейку на краю площади Равенства. Там она и очнулась через минуту-другую, преисполненная горя и ужаса и мечтая вновь погрузиться в благодатное беспамятство. Но на сей раз сознание не собиралось ее покидать.
Поднявшись со скамейки, Элистэ поплелась куда глаза глядят. Впрочем, это не имело значения – идти ей все равно было некуда. Она бродила без цели, словно слепая. Порой, притомившись, садилась отдохнуть, расслаблялась и приказывала себе забыться. Когда холод выводил ее из забвения, она вставала и плелась дальше. Так она проблуждала несколько часов, присаживаясь все чаще и задерживаясь все дольше. До улицы Дамского Башмачка Элистэ добрела уже в полубессознательном состоянии. Она опустилась на каменный край большого желоба – в нем скапливалась вода из-под водоколонки – и тупо застыла. Долго сидела она там словно мертвая, упершись в мостовую остекленевшим взглядом, и на нее стали обращать внимание. Двое слуг из соседней харчевни попытались к ней подкатиться, но она не ответила на их дружеские заигрывания. Несколько домохозяек, возвращавшихся с рынка с полными корзинками, остановились осведомиться: не больна ли она или, может, заблудилась? Элистэ словно не слышала их. И тогда ее оставили в покое, решив, что она из городских дурочек.
Элистэ не представляла, сколько времени она так просидела, пока какой-то доброхот, сжалившись над несчастной сумасшедшей, не бросил ей в подол медный бикен. Монетка мелькнула у самых ее глаз, Элистэ бессмысленно на нее поглядела. И в тот же миг рядом возникла тень. Она устало подняла глаза и увидела, что перед ней стоит троица невероятно грязных и ободранных попрошаек, ясное дело, из Нищего братства.
– Тебя предупредили, – произнес один.
– А ты, небось, решила, что тебе это сойдет с рук? – спросил другой.
Она растерянно смотрела на них.
– Не попрошайничать. Приказ Лишая. Ты знала.
Элистэ уже забыла про Лишая, но теперь вспомнила. Ей не хотелось с ними ругаться. Пусть они оставят ее в покое. Она протянула монетку:
– Вот, возьмите. Я ее не выпрашивала.
– Выпрашивала, выпрашивала, – нахально возразил один из нищих. – И сейчас получишь за это сполна.
Он забрал бикен, спрятал под лохмотьями. Затем слегка наклонился, будто приглядываясь, и закатил девушке оплеуху, от которой она повалилась на мостовую.
С трудом поднявшись, она хотела бежать, но ноги ее не слушались. Не успела она сделать и шагу, как другой нищий дернул ее за плечо и развернул лицом к себе.
– С приветом от Карги Плесси, – молвил он и ударил ее наотмашь, отправив в зловонные объятия третьего. Тот кулаком снова сбил ее с ног.
У Элистэ помутилось в голове от боли, в ушах звенело. Она поцарапала изнутри щеку о сломанный зуб; рот стал наполняться кровью. Элистэ и не пыталась шевелиться: стоит ей подняться, как ее опять собьют.
– Погоди, погоди. Из-за нас она вывалялась в грязи.
– А платье-то – ни одного чистого пятнышка. Какие мы нехорошие.
– Давай подумаем, как ее почистить.
– Давай ее искупаем.
Двое попрошаек дружно наклонились, приподняли свою жертву и перевалили в огромный желоб. Какой-то миг лед держал ее вес, затем с резким треском проломился, и Элистэ ушла под воду – грязную, ледяную, глубиной фута в три. Она в панике забилась, расталкивая густой ил и водоросли, нащупала ногами дно и выпрямилась.
Как только ее голова показалась над поверхностью, кто-то толкнул ее назад под воду. Элистэ хлебнула, поперхнулась, начала молотить руками. Опять выбралась, и снова ее заставили погрузиться. Поднимаясь, она уперлась головой в неповрежденный слой льда и решила, что навеки поймана под водой. Тут ее охватил слепой ужас, она с истерической силой начала биться о лед и выпрямилась, подняв фонтанчик блестящих осколков. Вершители правосудия, однако, решили, что с нее хватит, и уже уходили. Один из них оглянулся и бросил через плечо:
– В другой раз так легко не отделаешься.
Скоро вся троица пропала из виду.
Дрожа и рыдая, Элистэ выбралась из желоба. С нее стекали потоки грязной воды, плащ был усыпан ледяным крошевом, в волосах застряла какая-то растительная слизь. Пешеходы на улице Дамского Башмачка обходили ее стороной, равнодушно или стыдливо потупив глаза. Никто, казалось, ее не замечал и тем более не спешил помочь. Поначалу их бессердечие просто ошеломило Элистэ, однако такая реакция была в порядке вещей. Почтенные горожане со средним достатком предпочитали не замечать ссор среди нищей братии. Легкий порыв ветра обжег ей кожу под мокрыми лохмотьями. Элистэ обхватила себя руками, ее била дрожь. Никогда еще ей не доводилось испытывать такого холода – пронизывающего, смертельного. Она смутно подумала, что если не отыщет костра, чтобы просохнуть и обогреться, то и в самом деле умрет.
