Вооружённый тем самым мечом, в который превратился предатель-оруженосец, он поразит Чудище - лишь тогда, наконец, месть свершится окончательно и проклятие спадёт.
– Поразит, говоришь… - Пеон чуть было не растрогался, но вдруг обнаружил, что сыт поучительными историями по самое горло. И с неожиданной для себя самого практичностью поинтересовался:
– А ловушки не пробовали? Ну, скажем, можно же вырыть яму, вкопать в дно заострённые колья, сверху замаскировать ветками…
– Пробовали, но она не попадается. Много чего пробовали, но если ты не подлинный герой, то действенный способ лишь один - обратиться к смирению. Ничто иное не помогает.
– А если, скажем, завязать глаза?
– Азарт, с которым ты ищешь решение, похвален, - вздохнул Городьба. - Но отдаёшь ли ты себе отчёт в том, насколько проблема актуальна для тебя самого? Взгляни, - тропа как раз делала петлю, огибая пару нерукотворных изваяний, - в эти выпученные глаза. Всмотрись в искажённые ужасом лица. Пойми, что это отнюдь не абстракция. А теперь представь себя на месте одного из них - недвижимым, холодным, каменным истуканом… И спроси себя ещё раз: хочешь ли ты искать спасения самостоятельно, или же всё- таки мудрее будет воспользоваться опытом, советом и помощью тех, кто знает единственно правильный путь?
Аргумент попал в точку. И всё же Пеон не смог удержаться, чтобы не задать ещё один бестактный вопрос:
– А почему у всех окаменевших такая ярко выраженная эрекция? Будь это всё-таки обычные скульптуры, я бы решил, что это как-то связано с культом плодородия…
– Отличный вопрос, похвальная наблюдательность! - казалось, Городьбу невозможно смутить ничем. - Это из них рвётся наружу гордыня.
– Гордыня?..
– Некоторые называют это мужским достоинством, но на самом деле это - гордыня. Лишь отринув гордыню, можно вступить на путь смирения, ведущий к спасению.
– Отринуть гордыню?! - с нажимом переспросил Пеон. - В каком смысле «отринуть»?!
– В прямом, - отрезал Городьба. - Ведь иначе и окаменеешь в самом что ни на есть прямом смысле. Пойми, ни один мужчина не способен устоять против Чудища. А значит…
– Знаешь, а ведь я, на самом деле, совершенно не голоден, - Пеон резко остановился, словно бы вспомнив о чём-то важном. - Пойду-ка я поищу своего господина, покуда он не повстречался с этим Чудищем…
Городьба с сожалением покачал головой.
– Ну, что ж. Поступай, как знаешь… Только, будь добр, не ломись без нужды сквозь заросли. Постарайся беречь одежду.
– Обязательно-обязательно! - пообещал Пеон, развернулся и, стараясь не бежать, направился обратно к краю леса. И буквально через пару десятков шагов наткнулся на Ястреба.
Ястреб стоял возле окаменевших рыцаря с оруженосцем, задумчиво отколупывая с рыцарева плеча засохший птичий помёт.
– Тебе эта физиономия никого не напоминает? - спросил он вместо приветствия.
– Напоминает, - кивнул Пеон. Перед ним стояла точная копия графа Первокрая, только помолодевшая на полтора десятка лет. - И я ничуть не сомневаюсь, что его история весьма занимательна и поучительна. Только давай ты мне её расскажешь чуть позже. Буквально сразу, как только мы отсюда выберемся. Ты ведь знаешь, как отсюда выбраться?..
– Что, уже? - усмехнулся Ястреб. - А как же сокровище?
– Так ведь говорят, что нет никакого сокровища.
– Говорят, что выбраться отсюда никак нельзя.
– Зачем же ты здесь?
– За тобой. Помолчали.
– Тогда пошли, - наконец решился Пеон.
– Куда?
– В первоначальном направлении. Куда глаза глядят.
– А если там - Чудище?
– Там и посмотрим.
Запоздало сообразив, что каламбур получился не слишком удачным, Пеон сделал несколько шагов, и тут ему навстречу вышла, вернее, выплыла, едва касаясь босыми ногами земли, прекраснейшая из женщин. Совершенно нагая. Ошеломляюще обворожительная, ослепительно восхитительная, умопомрачительно привлекательная, невыразимо, невозможно совершенная. Всем своим существом, самим фактом своего существования манящая, зовущая, вызывающая непреодолимое, судорожное, раздирающее мышцы желание наброситься и смять в объятиях, ворваться, овладеть - и в то же время застыть, не дышать, не спугнуть… окаменеть!
Подобное (хотя и не столь противоречивое) чувство бывшему прекрасному принцу довелось испытать лишь однажды, в результате ошибки Незадачливого Волшебника. И воспоминание о том случае до сих пор оставалось столь острым, что ледяной стыд, нахлынув, мгновенно отрезвил его. Красота незнакомки ничуть не померкла, но очарование пропало напрочь. Пеон переступил с ноги на ногу и деликатно кашлянул.
– Ну, и чего стоишь, как истукан?! - послышался из-за спины знакомый голос.
Оглянувшись, Пеон без особого удивления обнаружил на месте, где только что стоял Ястреб, Доброго Волшебника с Края Призаморья. На хитрой физиономии Волшебника (на сей раз ничем не замаскированной) застыло выражение озабоченной торжественности.
– Чего ждёшь-то, герой? - повторил Волшебник, протягивая Пеону сверкающий клинок с длинной рукоятью, увенчанной навершием в форме птичьей головы. - Вот твой меч, острый и несравненно надёжный. Вот Чудище. Поражай!
– Зачем? - тупо спросил Пеон.
– То есть как это «зачем»?! Так надо!
– Кому «надо»? Лично мне она ничем не угрожает.
– Поразительно! А разве ты не горишь желанием отомстить за своего кумира?
– Да какой он мне теперь кумир! - пожал плечами Пеон. - Разочаровался я в нём.
– А как насчёт спасти всех этих окаменевших бедолаг?
– Да поделом им.
– Ну, а ради себя? Ты же так хотел совершить хоть какой-нибудь подвиг!
– Ну, знаешь! - возмутился Пеон. - Тоже мне, подвиг - женщину зарубить. Не буду я этого делать.
– Никакая это не женщина, а Чудище!
Чудище, как подкошенное, упало наземь и горько зарыдало. Пеон невольно отметил, что слёзы ему совсем не к лицу - теперь оно выглядело как симпатичная, но, в общем, самая обыкновенная, только очень измождённая и грязная девушка. И очень, очень жалкая.
– Ну вот, - неодобрительно заявил Волшебник, - оно, между прочим, жаждет смерти, как избавления. А ты своим неадекватным поведением поражаешь его в самое сердце!
Пеон искренне сочувствовал Чудищу. Но, действительно, ничего не мог тут поделать. От бессильной жалости он разозлился. На Ястреба, которого считал настоящим зрелым мужчиной, а тот оказался покорным орудием судьбы. На сэра Дубину, которого считал образцом для подражания, а тот оказался вовсе ничем. На Ствола и Стебля, на их отца, на жестокого графа Первокрая, на безвольных новопоглядских горожан и стражников. На Доброго, Незадачливого, или как его там, Волшебника. Но более всего - на самого себя.
– Я же сказал - не буду! - заорал Пеон, выхватывая у Волшебника меч и занося его над головой. И, на выдохе, вонзил блистающее лезвие глубоко в землю.
И чуть не оглох от страшного вопля. На какое-то мгновение Пеону показалось, что он нечаянно нанёс смертельный удар гигантскому, размером с весь лес, монстру, состоящего сплошь из отчаянной ненависти, - но в следующую минуту понял, что это всего лишь сотни окаменевших глоток выдохнули, оживая, застоявшиеся возгласы изумления: «Ну ни хрена себе!», и «Обалдеть!», и «Пустобрёх меня побери!», и так далее, в зависимости от воспитания и уровня фантазии.
