но удивительно задорными глазищами.
– Ты скажешь - я скажу, - заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.
– Что ты скажешь? - Ренилл невольно понизил голос до шепота.
– Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.
– Что я видел?
– Меня. Здесь. Поймают - сунут обратно.
– Куда «обратно»?
– Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.
– Внизу?
– Внизу, внизу… Сын Аона - птица попугай?
– Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?
– Эти! - Девочка наморщила нос. - Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.
– Что помнишь?
– Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.
– Извиняюсь, молодая особа. - Он немного разжал пальцы. - Не убежишь?
– Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!
– Слыхал. - Ренилл выпустил девочку.
– А-ах. Так лучшей. - Она уселась, растирая запястья. - Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.
– Пусть. Как тебя зовут, малышка?
– Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.
– Раньше - это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?
– Давно-давно.
– А долго ты была внизу, с Избранными?
– Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только
– С собой нет, но…
– Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?
– Как захотят боги.
– Ты дашь мне остатки?
– Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?
– Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там.
– Нет. Я здесь чужой.
– Кухню знаешь?
–Да.
– Ходишь в кухню?
– Иногда.
– Возьмешь хлеба? Принесешь мне?
– Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?
– Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.
– Тогда почему тебе не вернуться?
– Нет! - Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки.- Никогда не вернусь.
– Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.
– Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом - Обновление!
– Сам Отец? Обновление?
– Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?
– Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?
– Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они.
– Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?
– У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.
– А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?
– Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.
Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца - отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство - в наше считающееся просвещенным время…
– А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? - спросил Ренилл.
– Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?
– Знания.
– Тогда пусть молится или платит. Плати!
– У меня только несколько мелких монет…
– Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды. Сюда. Тогда отвечу.
– Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.
– Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! - Черные глаза блеснули. - А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.
– Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.
Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь - припадок благочестия прошел.
Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне. По коридору к нише под лестницей, к этому вороненку - Избранной, которая еще помнит свое имя. Дождалась ли она его?
Чара - назвала она себя.
Девочка оказалась там, где Ренилл оставил ее. Скорей всего, она пряталась там весь день. Протиснувшись за стерегущую вход статую, Ренилл услышал частое, прерывистое дыхание, а потом голос:
– Попугай. Ты принес еду?
– Лепешку. И немного физалий… Я понимаю, мало, но больше я не мог утащить, не…
– Давай!
