* * *
Десятью минутами ранее Зора и Говард вместе вернулись домой. Днем Зора долго колесила по Веллингтону и размышляла, потом увидела Говарда, возвращавшегося пешком из Гринмена, и предложила его подвезти. Он хорошо потрудился над лекцией и был в приподнятом расположении духа, много и беспрестанно болтал, не замечая дочкиной неразговорчивости. Только дома он почувствовал исходящий от нее холодок. Они молча прошли в кухню, и Зора швырнула ключи от машины с такой силой, что они проехались через всю столешницу и упали на пол.
— Похоже, у Леви неприятности, — Говард весело кивнул в сторону доносящихся снизу криков. — Он давно напрашивался, так что я не удивлен. Из него там сейчас отбивную делают.
— Ха-ха, — сказала Зора.
— Что?
— Ничего. Восхищаюсь твоим талантом иронизировать, папочка.
Говард вздохнул и сел в кресло-качалку.
— Зур, за что ты на меня взъелась? Неужели из-за последней отметки? По-моему, милая, ты ее заслужила. Эссе было вяло скомпоновано. С идеями все обстояло отлично, а вот… сосредоточенности не хватило.
— Так и есть, — сказала. Зора. — Мои мысли витали далеко. Зато теперь я предельно сосредоточенна.
— Прекрасно!
Зора уселась на край обеденного стола.
— А для следующего собрания факультета я подготовила «бомбу».
Говард напустил на себя заинтересованный вид, но на улице была весна и хотелось сидеть в саду, нюхать цветы, а может, даже совершить первый в этом году заплыв и, растершись полотенцем, упасть голышом на супружескую постель, лишь недавно снова ставшую для него доступной, притянуть к себе жену и заняться с ней любовью.
— Думаю, тема студентов-вольнослушателей будет закрыта раз и навсегда, — сказала Зора.
Она опустила глаза, чтобы не видеть разбрызганных повсюду ярких солнечных бликов. От них стены делались крапчатыми, и казалось, будто дом находится под водой.
— Да? Почему?
— Выяснилось, что Монти трахает Шантель, студентку, — Зора нарочито вульгарно произнесла грубое слово. — Из числа вольнослушателей, от которых он все пытался избавиться.
— Да ты что!
— Представь себе. Спал со студенткой. Кто знает, может, он трахал ее еще тогда, когда была жива его жена.
Говард торжествующе хлопнул ладонями по бокам кресла.
— Вот это да! Ну, шельмец! А ведь член «Морального большинства» [108]. Бог мой, ты его прищучила! Теперь валяй, задай ему жару. В порошок сотри!
Зора под столом вцепилась в столешницу накладными, наклеенными ради вечеринки, ногтями.
— Ты так считаешь?
— Конечно. Что тут раздумывать? Голова на блюде. Бери и сдавай.
Зора уставилась в потолок, а когда опустила голову, по ее щеке текла слеза.
— Но это ведь неправда, да, папа?
На лице Говарда не дрогнул ни один мускул. Прошла минута. Эпизод с Викторией прочно выветрился из памяти Говарда, и ему пришлось напрячь ум, чтобы осознать: это еще не значит, что инцидента не было и окружающие о нем не знают.
— Вчера вечером я видела Викторию Кипе, папа.
Говарду удалось сохранить прежнее выражение лица.
— И Джером думает… — запинаясь, сказала Зора. — Кто-то что-то сказал, и Джером думает… — Она закрыла мокрое лицо локтем. — Это ведь неправда?
Говард прижал ладонь ко рту. Он понимал, что за этим последует сейчас и что будет потом — вплоть до ужасной развязки.
— Я… о Боже, Зора… даже не знаю, что сказать.
В ответ дочь громко и отчетливо произнесла старинное крепкое английское словцо.
Говард встал и хотел к ней подойти. Зора протестующе выбросила вперед руку.
— А я еще тебя защищала, — проговорила она, широко раскрывая глаза и больше не сдерживая слез.
— Зора, пожалуйста,…
— Была на
Говард сделал еще один шаг.
— Зур, вот я стою перед тобой и молю у тебя прощения. Прости, пожалуйста. Знаю, — прошептал он, — ты не захочешь слушать мои извинения.
— А тебе хоть раз было не наплевать, — отшатнувшись, отчеканила Зора, — на то, чего хотят другие?
— Ты несправедлива. Я люблю свою семью, Зур.
— Надо же! Ты любишь Джерома? Тогда как ты мог с ним так поступить?
Говард молча покачал головой.
— Ведь она моя ровесница. Даже младше. Тебе пятьдесят семь, папа, — сказала Зора с жалобным смешком.
Говард закрыл лицо руками.
— КАК ЖЕ ЭТО СКУЧНО, ОТЕЦ. КАК ЭТО ЧЕРТОВСКИ БАНАЛЬНО.
Зора стояла у лестницы, ведущей в цокольный этаж. Говард умолял ее повременить, задержаться хоть на минутку. Но было поздно. Мать и дочь уже окликнули друг друга и бежали, одна вверх, другая вниз, чтобы обменяться неслыханными, невероятными новостями.
— Ну? Куда конкретно смотреть?
Джером, только что положивший перед отцом письмо из банка, указал нужное место. Говард подпер голову руками и попытался сосредоточиться. Кондиционеры в доме Белси не были переведены на летний режим, и, невзирая на раскрытые раздвижные двери и отворенные окна, по комнатам циркулировал горячий воздух. Казалось, даже чтение вызывало испарину.
— Подпиши здесь и здесь, — сказал Джером. — Придется тебе самому разбираться. Я опаздываю.
Над столом стоял тяжелый дух: за ночь протухла тарелка груш. Две недели назад Говард рассчитал их уборщицу Моник: дескать, такие траты нам теперь не по карману. Потом настала жара, и все стало гнить, плавиться от зноя, вонять. Зора предпочла не отодвинуть тарелку, а самой отсесть подальше. Доев остатки хлопьев, она подтолкнула к отцу пустую коробку.
— И все равно не понимаю, зачем делить банковский счет, — проворчал Говард, занося ручку над документом. — Просто будет в два раза больше сложностей, только и всего.
— Вы в разводе, — официальным голосом сообщила Зора. — Вот зачем.
— Временно, — сказал Говард, но поставил имя над пунктирной чертой.
— Куда ты сейчас? — спросил он у Джерома. — Тебя подвезти?
— В церковь. Не надо, — ответил Джером.
Говард удержался от комментариев. Поднявшись, он прошел через кухню и вышел в сад. Обжегшись босыми ступнями, вернулся в кухню, на плитку. В саду пахло древесным соком и вздувшимися коричневыми яблоками — на газоне валялась добрая сотня. Так было каждый август уже десять лет подряд, но лишь в этом году Говарда осенило, что с ними можно делать. Яблочный пирог такой, яблочный пирог сякой, яблоки
