курсы, и самая радужная их перспектива — армия. Армия, Джек, которая в данный момент воюет. Они не могут…
— Мне прекрасно известны, — перебил Джек, слегка уставший этим утром от читающих ему лекции раздраженных женщин, — проблемы в сфере образования, с которыми сталкиваются в Новой Англии недостаточно обеспеченные молодые люди. Ты знаешь, что я всегда поддерживал твое бескорыстное стремление…
— Джек…
— …разделить свой яркий дар…
— Что ты говоришь, Джек?
— …с теми, кто иначе такой возможности не получит. Но суть в том, что мне задают вопросы о правомерности приема в твой класс лиц, не являющихся студентами колледжа.
— Кто задает? Люди с кафедры?
Джек вздохнул.
— Этих людей немного, Клер. И я отклоняю их вопросы. До сих пор отклонял. Но если Зоре Белси удастся привлечь ненужное внимание к твоей, скажем так, выборочной стратегии, я не уверен, что смогу отклонять их и дальше.
— Это Монти Кипе? Я слышала, он «выразил протест», — едко сказала Клер, изобразив пальцами кавычки (по мнению Джека, лишние), — против работы на кампусе антидискриминационного комитета Белси. Господи, да он тут всего месяц! Значит, он наша новая власть?
Джек вспыхнул. Он мог дергать за ниточки лучших из них, но глубоко личный конфликт был для него неприемлем. Кроме того, он очень уважал способность к лидерству, а Монти Кипе буквально излучал это неотразимое качество. Если бы сам Джек в юности был бойчее на язык и хоть чуть-чуть дружелюбнее (если кто - нибудь хотя бы теоретически мог выпить с ним по пиву), он тоже стал бы общественным деятелем вроде Монти Кипса, или, как покойный отец Джека, сенатором Массачусетса, или, как брат Джека, судьей. Но он был прирожденным пленником одного, университетского, мира. И всегда считался с людьми, которые, подобно Монти Кипсу, сидели сразу на двух стульях.
— Клер, я не могу позволить тебе говорить о наших коллегах таким тоном, это недопустимо. И я не имею права называть имена. Я просто пытаюсь спасти тебя от бессмысленных мытарств в этом колледже.
— Понимаю.
Клер взглянула на свои маленькие загорелые руки. Они дрожали. Ее рябая серо-белая макушка наклонилась к Джеку, — воздушная, подумал он, как перья в птичьем гнезде.
— В университетах… — начал Джек, готовясь произнести превосходную проповедь, но Клер встала.
— Я знаю, Джек, что бывает в университетах, — мрачно сказала она. — Можешь поздравить Зору. Она принята.
— Мне нужен домашний, сытный, теплый, фруктовый,
Ламинированный бейджик на ее груди тыкался в пластиковую витрину, защищавшую товар от чихающих покупателей. У Кики был обеденный перерыв.
— Это для моей подруги, — робко приврала она. После того странного вечера трехнедельной давности с Карлин Кипе она больше не виделась. — Ей нездоровится. Мне нужен простой, домашний пирог, понимаете? Не французский, без вычур.
Кики рассмеялась роскошным смехом в скромном магазинчике. Люди подняли головы от выбираемых ими деликатесов и улыбнулись пустоте, радуясь самой идее радости и едва ли догадываясь о ее причине.
— Вот, видите? — Кики решительно ткнула пальцем в пластик, прямо над открытым взгляду пирогом с золотой каемкой теста и желто-красным липким островком печеных фруктов. — Именно это я и имела в виду.
Через несколько минут Кики уже взбиралась на пригорок, неся пирог в картонной коробке из вторсырья с зеленой бархатной тесьмой. Она решила взять дело в свои руки. Между Кики и Карлин Кипе произошло недоразумение. На третий день после вечеринки кто-то своим ходом доставил на Лангем, 83 донельзя старомодную, высокопарную и явно неамериканскую визитку:
При нормальных обстоятельствах эта карточка стала бы идеальной мишенью для шуток за утренним столом семьи Белси. Но, когда она пришла, от семьи Белси остались только черепки. Веселье в утреннее меню уже не входило. Да и общие завтраки были в прошлом. Кики ела по дороге на работу, в автобусе, купив бублик и кофе в ирландском магазинчике на углу и мирясь с осуждающими взглядами, которые преследуют крупных женщин, если они едят у всех на виду. Через две недели, обнаружив карточку среди журналов на кухне, Кики почувствовала угрызения совести; какой бы нелепой ни казалась визитка, она предполагала ответ. Кики обсудила бы это с Джеромом, но время было неподходящее. Нужно было подбадривать сына и ни в коем случае не пустить волну, которая помешала бы ему взойти на судно, с такими трудами и тщанием сколоченное его матерью и отплывающее в колледж. За два дня до регистрации в Брауне, проходя мимо комнаты Джерома, Кики увидела, что он кидает вещи в ритуальную кучу на полу, — его обычная прелюдия к сборам. Наконец все ее дети вернулись к учебе. Всех их ждали новые открытия и нехоженые земли, предлагаемые юным душам каждый учебный год. Они начинали заново. Кики завидовала им.
Четыре дня назад она снова нашла визитку на дне своей универсальной, как книга Элис Уолкер из Барнз amp;Нобл[39], сумки. Сидя в автобусе с карточкой на коленях, она подвергла ее морфологическому разбору: изучила почерк, британский строй фразы, представила себе горничную, домработницу или кто там должен был ее отнести? — подивилась на толщину английской писчей бумаги с логотипом Бонд-стрит[40] в уголке и царственному наклону синих чернил. В самом деле, нелепее некуда. И все-таки, когда она смотрела в заднее окно автобуса, отыскивая в памяти счастливые мгновения этого долгого, тревожного лета, — мгновения до беды, вставшей в ее горле комом, мешающей ходить по улицам и завтракать с собственной семьей, — ей почему-то упрямо вспоминался тот вечер на крыльце с Карлин Кипе.
Она звонила, три раза. Посылала с запиской Леви.
На записку ей не ответили, а в трубке всегда был он, ее муж, со своими извинениями. Карлин неважно себя чувствует, Карли спит, и, наконец, вчера:
— В настоящее время моя жена не в состоянии принимать гостей.
— Я могу с ней поговорить?
— Будет лучше, если вы оставите сообщение.
Кики дала волю воображению. Для успокоения совести было проще считать, что Карлин Кипе прячут от мира некие темные брачные силы, нежели представить, что она оскорблена грубостью Кики. И вот сегодня Кики освободила два часа в обед, чтобы пойти на Редвуд и найти способ вырвать Карлин из лап Монтегю. И принести пирог — пироги ведь все любят. Она вынула мобильный, проворно пролистала список контактов до
— Да? Привет, мам. Погоди, возьму очки.
Кики услышала, как что-то грохнуло и пролилась вода.
— О нет! Мам, сейчас.
Кики поджала губы — в его голосе чувствовался табак. Но в лоб нападать было нельзя, поскольку в том, что Джером снова закурил, вроде как она сама и виновата. Пришлось напасть косвенно.
— Каждый раз, когда я звоню, Джером, ты только что со сна. Странно, честное слово. Когда бы я ни
