кухонные шкафчики.
— Ладно. Ты завтракала?
— Я поела, детка. — Кики упрямо обхватила колени руками — пусть Зора не думает, что мать у нее с приветом. Она сидела так неспроста и встанет тоже неспроста. — Неплохо бы приложить к саду руки. Вся трава в жухлых листьях. И яблоки никто не собирает, так они и гниют на земле.
Но Зора была к этому равнодушна.
— Что ж, — сказала она со вздохом, — сделаю себе тост и болтунью. Хоть в воскресенье-то я могу поесть болтунью? По-моему, я ее заслужила — на этой неделе я чуть не надорвалась в бассейне. Яйца есть?
— Правый дальний шкафчик.
Кики подобрала под себя ноги. И все-таки она замерзла. Ухватившись за тонкий резиновый край раздвижной двери, она подтянулась и встала. Бельчонок, которого она выслеживала, в конце концов распатронил сетчатый мешочек с жиром и орехами, приготовленный Кики для птиц, и теперь сидел там, где, по ее подсчетам, должен был оказаться полчаса назад — прямо перед ней, на плитке, подняв свой вопрошающий, дрожащий в северо-восточном ветре хвост.
— Зур, погляди на этого красавца.
— Не могу понять, почему нельзя класть яйца в холодильник? Кроме тебя, все спокойно это делают. Яйца должны быть в холодильнике, это как дважды два.
Кики закрыла раздвижную дверь и подошла к доске из пробкового дерева с прикнопленными счетами, открытками, газетными вырезками и фотографиями. Она стала рыться в бумажных слоях, заглядывая под квитанции, листая календарь. Все здесь как висело, так и висит. Вот картинка Буша-старшего с наложенной на лицо мишенью. А вот, в верхнем левом углу, гигантский значок, купленный на Юнион Сквер в Нью-Йорке в середине 1980-х:
— Зур, а где у нас телефон того парня, спеца по бассейнам? Надо бы ему позвонить. Все у нас разваливается.
Зора тут же мотнула головой с озадаченной скукой.
— Фиг знает. Спроси у папы.
— Включи вытяжку, детка. Пожарная сигнализация сработает.
Зора снимала с крючка сковородку из висящего над плитой кухонного набора, и Кики схватилась за лицо, боясь пресловутой неловкости дочери. Ничего не упало. Заработала удобно громкая и нечуткая к тонкостям вытяжка, заполняя механическим фоновым шумом пустоты в комнате и беседе.
— А где все? Уже поздно.
— Леви, кажется, дома не ночевал. А папа, я думаю, спит.
— Ты думаешь? Ты не знаешь?
Они взглянули друг на друга. Зрелость всмотрелась в лицо юности, пытаясь пробиться сквозь лед бесцветной иронии, которую так старательно взращивали в себе Зора и ее друзья.
— Что? — воскликнула Зора с лукавой невинностью, уворачиваясь от этого цепкого вглядывания. — Я же не знаю, что там у вас творится, как вы там супружеские обязанности распределяете. — Она отвернулась и открыла створки холодильника, шагнув к его пещерному нутру. — Я в вашей мыльной опере не участвую. Хотите страдать — на здоровье.
— А никто и не страдает.
— Как скажешь, мам.
Зора достала тяжелый пакет с соком и держала его обеими руками — высоко и на отлете, как кубок победителя.
— Окажи любезность, Зур, не мути с утра воду. Я хочу прожить этот день без ругани.
— Как скажешь, говорю.
Кики села за стол и принялась буравить пальцем его край. Шкворчала и плевалась яичница, подгоняемая нетерпением Зоры, воняла раскаленная сковорода — вечное приложение к готовке, стоит только зажечь газ.
— А куда делся Леви? — весело спросила Зора.
— Понятия не имею. Я не видела его со вчерашнего утра. Он не пришел домой с работы.
— Надеюсь, он предохраняется.
— О боже, Зора!
— Что такое? Напиши мне список тем, которые мы больше не затрагиваем, — я буду знать!
— Думаю, он пошел в клуб. А может быть, и нет. Не могу же я запереть его дома.
— Да, мам, — ровно пропела Зора, утишая паранойю, успокаивая жертву унылого климакса. — Конечно, не можешь.
— Хотя бы в будни он здесь. Я сделала все, что в моих силах. Но я мать, а не тюремщик.
— Ладно, проехали. Где соль?
— Вон там, сбоку.
— Какие планы на сегодня? Йога?
Кики качнулась в кресле и обхватила руками колени. Из-за веса она прогибалась ниже, чем большинство людей, могла поставить на пол обе ладони.
— Нет, в прошлый раз я что-то там растянула.
— Знаешь, я не буду обедать. Сейчас я могу есть только один раз в день. Я собираюсь по магазинам, хочешь со мной? — вяло предложила Зора. — Мы сто лет этого не делали. Надо бы обновить гардероб. Я видеть не могу свою одежду.
— Ты прекрасно выглядишь.
— Конечно, прекрасно. Лучше не бывает, — сказала Зора, печально оттягивая свою мужскую ночнушку. Поэтому-то Кики и боялась иметь дочь: она знала, что не сможет спасти ее от отвращения к себе. Она пыталась запрещать девчонке телевизор, и, насколько ей известно, помады и дамские журналы не пересекали порога их дома, но эти и другие меры предосторожности не дали ровным счетом ничего. Женская ненависть к собственному телу словно витала в воздухе, сквозила из всех щелей, проникала с грязью на ботинках, била в нос запахом газет. Оградиться от нее было невозможно.
— Магазины сегодня не для меня. Кроме того, мне надо навестить Карлин Кипе.
Зора оторвалась от своей яичницы.
— Карлин Кипе?
— Я была у нее во вторник, ей, кажется, нездоровится. Отнесу ей замороженную лазанью.
— Ты понесешь лазанью миссис Кипе? — переспросила Зора, направляя на мать деревянную ложку.
— Надо бы.
— Вы что, подруги?
— Вроде того.
— Ладно, — с сомнением сказала Зора и повернулась назад к плите.
— Что-то не так?
— Да нет.
Кики на долгий миг прикрыла глаза и ждала продолжения.
— То есть ты, наверное, в курсе, что Монти устроил на папу облаву. Написал в «Веллингтонском вестнике» еще одну гнусную статью. Он хочет читать свои подлые лекции и, представь себе, упрекает Говарда в том, что тот ограничивает его свободу слова. Удивляюсь, как этот господин еще не лопнул от ненависти к себе. Он не успокоится, пока антидискриминационная политика не заглохнет в колледже совсем. И возможно, пока папу не выгонят с работы.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь.
— Должно быть, ты читала не ту статью. — В голосе Зоры послышался металл. Год за годом они с дочерью вместе познавали силу ее крепнущего характера, его молодую мощь. Кики чувствовала себя оселком, о который Зора затачивала свою волю.
