— Я вообще ничего не читала, — сказала Кики, отступая. — В последнее время я предпочитаю думать, что на Веллингтоне мир клином не сошелся.
— Я просто не понимаю, как можно носить лазанью людям, уверенным, что тебя пожрет геенна огненная.
— Конечно, не понимаешь.
— Так объясни.
Кики со вздохом опустила голову.
— Оставим это, ладно?
— Уже оставили. Зарыли, похоронили, насыпали курган. Как и над прочими темами.
— Как там твоя яичница?
— Цветет и пахнет, — откликнулась Зора тоном Берти Вустера и подчеркнуто села спиной к матери, придвинув стул к стойке для завтрака.
Несколько минут они молчали под плодотворное гудение вытяжки. Затем дистанционно ожил телевизор. Кики увидела (но не услышала), как по тропической улочке несется дикий табун парней затрапезного вида в переходящей от брата к брату спортивной одежде из более благополучных, чем их родина, стран. То ли танец племени, то ли переворот. Они тыкали кулаками в воздух и, кажется, пели. Затем экран мигнул, и возник новый парень, бросающий самодельную гранату. Камера проследила ее траекторию, показала взрыв, сотрясший пустой армейский джип, который и без того уже врезался в пальму. Мелькнул один канал, второй, наконец, Зора остановилась на погоде — пятидневном прогнозе с размеренно и неуклонно ползущими вниз цифрами. Из него Кики точно узнала, сколько еще ей осталось ждать: зима придет в следующее воскресенье.
— Как учеба? — закинула удочку Кики.
— Отлично. Похоже, мне понадобится машина во вторник вечером. У нас что-то вроде экскурсии — в «Остановку».
— В клуб? Будет интересно?
— Надеюсь. Мы идем туда с Клер.
Кики уже поняла это и молчала.
— Правда, здорово?
— Ты о чем? О прогулке на машине?
— Я о том, что ты ничего не сказала о моем поступлении к Клер, — пояснила Зора, обращаясь к телевизору. — Я бы не взяла ее класс, но знаешь, это важно для аспирантуры. У нее ведь есть имя. Конечно, фигня это все, но может сыграть свою роль.
— Да я и в голову не беру, Зур. Ты одна комплексуешь по этому поводу. Поступила — и отлично. Рада за тебя.
Их взаимная любезность фонила, как речь администраторов, заполняющих бланк.
— Я не хочу из-за этого мучиться.
— Никто тебе мучиться не предлагает. У вас уже было занятие?
Зора проткнула вилкой кусочек тоста и сказала, поднеся его ко рту:
— Только ознакомительное. Просто чтобы сориентироваться. Кто-то что-то читал. Состав довольно пестрый. Многие косят под Сильвию Плат. В общем, я особенно не волнуюсь.
— Хорошо.
Кики посмотрела через плечо в сад, и среди мыслей о воде и листьях и их взаимопереплетении в ее уме вдруг всплыли воспоминания лета.
— А помнишь, когда мы Моцарта слушали, там парень был, красивый такой. Он ведь читает в «Остановке»?
Старательно жевавшая тост Зора ответила углом рта:
— Может быть, не знаю.
— У него удивительное лицо.
Зора взяла пульт и переключилась на местный общественный канал. В студии сидел Ноам Хомский[49]. Он смотрел прямо в камеру и говорил, очерчивая в воздухе круги своими большими выразительными руками.
— Конечно, тебе не до таких вещей.
— Мам!
— Но любопытно ведь, что ты на это не смотришь. Ты думаешь о высоком. Удивительное свойство.
Зора прибавила Ноаму звук и наклонилась к экрану, навострив уши.
— Просто мне хочется чего-то… более умственного.
— В твоем возрасте я шпионила за парнями на улице, потому что они обалденно выглядели сзади. Мне нравилось смотреть, как у них все трясется и болтается.
Зора в изумлении взглянула на мать.
— Я ем, ничего?
Послышался звук открываемой двери. Кики встала. Ее сердце, необъяснимым образом переместившееся в правое бедро, билось свирепыми толчками и грозило свалить ее с ног. Она шагнула к коридору.
— Это из комнаты Леви?
— А того парня я видела. Совершенно случайно, на прошлой неделе на улице. Вроде бы его зовут Карл.
— Правда? И как он?.. Леви, это ты?
— Как он, я не знаю — он мне историю своей жизни не рассказывал. На вид отлично. Меня его манеры покоробили. Самовлюблен малость. Наверное, уличный поэт — это… — начала Зора и умолкла, видя, что мать бросилась навстречу ее брату.
— Леви! День добрый, детка. Я не знала, что ты здесь.
Леви надавил костяшками больших пальцев на опухшие от сна глаза и двинулся навстречу матери и ее облегченному вздоху, без сопротивления утонув в ее домашней груди.
— Детка, ты плохо выглядишь. Когда ты пришел?
Леви вяло поднял взгляд и снова зарылся в грудь матери.
— Зора, сделай-ка ему чаю. Бедняжка говорить не может.
— Пусть сам делает себе чай. Бедняжке следовало бы меньше пить.
Тут Леви оживился. Он вынырнул из объятий матери и направился к чайнику.
— Заткнись, а!
— Сам заткнись.
— Ничего я не пил. Я просто устал. Вернулся поздно.
— Никто не слышал, как ты пришел. Я, между прочим, волновалась. Где ты был? — спросила Кики.
— Да нигде особенно — так, встретил ребят, потусили. Пошли в клуб. Было здорово. А завтрак есть, мам?
— Как работа?
— Как обычно. Хорошо. А завтрак есть?
— Яичница — моя, — сказала Зора, нависая над тарелкой и придвигая ее к себе. — Где мюсли, ты знаешь.
— Заткнись.
— Детка, я рада, что тебе было весело, но на этом все. Следующую неделю по вечерам ты дома, договорились?
Защищаясь, Леви тут же скакнул по шкале громкости:
— А я никуда и не собирался!
— И отлично, потому что у тебя финальный тест на носу — тебе бы подналечь на учебу.
— Ой, слышь, мне надо будет уйти во вторник.
— Леви, что я только что сказала?
