И на цыпочках прошмыгнула обратно.
— Так лучше?
Ну нет. Он повернулся, чтобы уйти.
— Пожалуйста. Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — произнес позади него дрогнувший голос. — Здесь никого, кроме вас. Все молятся внизу. А вы здесь.
Говард собрался открыть замок. Виктория стукнула кулаком по покрывалу.
— Господи! Да не съем я вас! Я прошу вас помочь. Это ведь тоже часть вашей работы? Ладно, проехали. Ничего не было. Проваливайте.
Она зарыдала. Говард обернулся.
— Черт, черт, черт! До чего надоело плакать, — сказала Виктория сквозь слезы и сама над собой тихонько засмеялась. Говард подошел, медленно опустился в шезлонг напротив кровати. И испытал почти облегчение. В голове по-прежнему шумело от курева. Виктория вытерла слезы рукавами своей черной блузки.
— Вот облом. А поближе?
Говард покачал головой.
— Не слишком-то приветливо с вашей стороны.
— Я вообще неприветлив.
Виктория отхлебнула из бокала. Потрогала серебристые края зеленых шортиков.
— Я сейчас, наверное, вылитое чучело. Но дома я всегда хожу в удобной одежде. Не могу больше в этой юбке. Люблю, когда комфортно.
Она побарабанила пятками по матрасу и спросила.
— Ваша жена и дети тоже пришли?
— Я как раз их искал.
— А я думала, вы искали туалет, — Виктория, прищурив глаз, обличительно ткнула в него нетвердым пальцем.
— Его тоже.
— Хм.
Она снова повернулась, как на шарнирах, и плюхнулась на живот: ноги уперлись в спинку кровати, а голова очутилась недалеко от его колен. Рискованно поставив бокал на покрывало, девушка положила подбородок на руки. Изучающее всмотрелась Говарду в лицо и вдруг мягко улыбнулась, словно увидела нечто забавное. Говард следил за ее взглядом разбегающимися глазами, пытаясь их сфокусировать.
— Моя мать тоже умерла, — начал он, сбившись с намеченной интонации. — Поэтому я вас хорошо понимаю. Я тогда был моложе вас. Намного моложе.
— В этом, видимо, все и дело, — ответила она. Ее улыбка слиняла, уступив место задумчивой хмурости. — Почему бы не сказать просто: «Классный помидорчик!»?
Говард сдвинул брови. Что еще за игра? Он достал кисет с табаком.
— Классный — помидорчик, — раздельно произнес он и вынул из мешочка «Ризлу»[84]. — Вы позволите?
— Курите. Вам неинтересно узнать, что это означает?
— Не очень. У меня голова другим занята.
— Это такая фишка у студентов Веллингтона, — зачастила Виктория, приподнимаясь на локтях. — Наш шифр. Например, про семинар профессора Симеона мы говорим «Помидорчики: природа против селекции», про семинар Джейн Коулман (до чего тупая сука!) — «Чтобы как следует узнать помидорчики, необходимо изучить незаслуженно принижаемую роль женщины в истории», про семинар профессора Гилмана — «Строение помидорчика идентично строению баклажана», семинар профессора Келласа называется «Невозможно доказать существование помидорчика безотносительно самого помидорчика», а семинар Эрскайна Джиджиди — «Съеденный Найполом помидорчик в постколониальном мире». И так далее. Спрашиваешь: «На какой семинар записался?» — а тебе в ответ: «Помидорчики 1670–1900». Или еще что- нибудь в таком духе.
Говард вздохнул и провел языком по краю папиросной бумаги.
— Весело.
— Но ваш семинар… Ваш семинар — настоящая классика. Я от него без ума. Ваш семинар как раз о том, что никогда не стоит говорить «Классный помидорчик!». Потому к вам так мало ходит народу — я это не в обиду, это комплимент. Многим же неинтересно, когда нельзя ляпнуть «Классный помидорчик!». А для вас ведь ничего хуже не придумаешь, верно? Потому что ваши занятия не место для любителей помидорчиков. За это я их и уважаю. Они образцово интеллектуальны. На ваших занятиях становится понятно, что помидорчик — надуманное понятие, которое ни в коем случае не ведет к высшей правде, и никто не притворяется, будто помидорчики спасут вам жизнь или принесут счастье. Или что они учат жить, облагораживают сердце и являются «примером величия человеческого духа». Ваши помидорчики близко не лежат рядом с любовью и истиной. Это не дутые величины. Это такие прелестные, ни для чего не нужные помидорчики, которые люди, исключительно по собственным эгоистичным соображениям, наделили культурной — точнее,
В этом месте Говард закрыл глаза и, как гребнем, провел рукой по волосам.
— Просто ради любопытства: как называют семинар вашего отца?
На мгновение Виктория задумалась. Потом махом допила вино.
— Храни вас помидорчики.
— Ну разумеется.
Виктория подперла ладонью щеку и вздохнула.
— И как меня угораздило проболтаться про помидорчики? Когда вернемся, меня, наверное, исключат.
Говард открыл глаза и закурил.
— Я никому не расскажу.
Они обменялись мимолетными улыбками. Виктория, кажется, вспомнила, где она и почему: опустила лицо, сжала дрожащие от сдерживаемых рыданий губы. Говард откинулся на спинку шезлонга. На несколько минут повисло молчание. Говард методично попыхивал самокруткой.
— Кики, — вдруг сказала она. До чего паршиво услышать имя возлюбленной из уст той, с кем собираешься ее предать!
— Кики, — повторила она, — ваша жена. Она восхитительная. Видная такая. На королеву похожа. Величественная.
- На королеву?
— Она очень красивая, — нетерпеливо пояснила Виктория, словно Говард отказывался признать очевидную истину. — Прямо африканская королева.
Говард глубоко затянулся.
— Боюсь, она бы вас за такие слова по головке не погладила.
— За «красивую»?
Говард выпустил дым.
— За «африканскую королеву».
— Почему?
— Думаю, она сочла бы это определение высокомерным и покровительственным, не говоря уж о том, что оно некорректно с фактической точки зрения. Послушайте, Виктория…
— Ви. Сколько можно повторять!
— Ви. Мне пора идти. — И не тронулся с места. — Вряд ли я сумею сегодня вам помочь. По-моему, вы выпили больше, чем следовало, и у вас огромное эмоциональное…
