О красоте

— Это было великолепно.

— Ммм, — отозвался Говард.

— Кстати, я на таблетках.

Говард страдальчески поморщился. Он ведь даже не удосужился об этом спросить!

— Хочешь минет? Я с радостью.

Говард сел и потянулся за брюками.

— Нет, спасибо, я… Черт! — Он посмотрел на часы, словно главный ужас заключался в их с Викторией отсутствии внизу. — Нам надо пойти туда… Не понимаю, как это случилось. Это безумие. Ты моя студентка. И ты спала с Джеромом.

Виктория села в кровати и погладила его по лицу.

— Ненавижу говорить гадости, но что есть, то есть: Джером замечательный, но он мальчик. А мне нужен мужчина.

— Ви, прошу тебя, — сказал Говард, ловя ее за запястье и протягивая блузку, которая была на ней раньше. — Нужно спуститься туда.

— Хорошо, хорошо, не дрейфь.

Они оделись — Говард впопыхах, Виктория медленно, благодаря чему тот с изумлением успел подумать, что его многонедельная мечта увидеть эту девушку обнаженной сейчас поразительным образом воплощалась задом наперед. Сию секунду он отдал бы все за то, чтобы увидеть ее полностью одетой. Когда оба, наконец, были готовы к выходу, Говард углядел в наволочке свои боксерские трусы. Их пришлось затолкать в карман. Перед дверью Виктория задержала его, положив руку ему на грудь. Глубоко вдохнула и жестом предложила сделать то же самое. Открыла дверь. Пригладила ему челку, поправила галстук и сказала:

— Просто старайся не подавать виду, что обожаешь помидорчики.

5

На заре прошлого столетия Хелен Келлер[87] предприняла лекционный тур по Новой Англии, покоряя слушателей рассказом о своей жизни (а подчас и удивляя социалистическими взглядами). По пути она сделала остановку в Веллингтонском колледже, где дала свое имя библиотеке, посадила дерево и стала обладательницей почетной ученой степени. Так возникла Келлерская библиотека — длинный, продуваемый сквозняками зал на первом этаже кафедры английского языка и литературы: зеленый ковер, красные стены и множество окон, из-за которых это помещение невозможно протопить. На одной из стен висит портрет в натуральную величину: Хелен, в конфедератке и мантии, сидит в кресле, скромно потупив слепые глаза. Позади, нежно покоя руку на плече подруги, стоит ее наставница Анни Салливан. В этом промозглом помещении проводились все собрания гуманитарного факультета. Сегодня десятое января. Через пять минут начнется первое в этом году собрание факультета. Как в Палате лордов в день важного голосования, так и здесь сегодня присутствуют даже самые пассивные сотрудники, включая восьмидесятилетних анахоретов. Несмотря на аншлаг, никто не спешит; люди, в намокших и задубевших от снега шарфах и кожаных ботинках с соляными разводами, заходят вразвалочку, деланно отдуваясь, кашляя и сморкаясь в носовые платки. Словно мертвые птицы по окончании охоты, свалены в дальнем углу зонты. Профессора, аспиранты и приглашенные преподаватели стекаются к длинным столам в задней части зала. Столы уставлены завернутой в целлофан выпечкой, дымящимися кувшинами с заварным кофе и большими металлическими кружками с кофе без кофеина. Факультетское собрание, особенно если его, как сегодня, возглавляет Джек Френч, может затянуться на три часа. Так что во вторую очередь пришедшие стремятся занять место поближе к выходу, чтобы в середине мероприятия осторожно улизнуть. Сбежать пораньше и незамеченным — всеобщая мечта (увы, чрезвычайно редко осуществимая).

К тому времени, когда Говард показался в дверях Келлерской библиотеки, все отходные позиции были заняты. Пришлось расположиться на переднем плане, аккурат под портретом Хелен, в двух метрах от Джека Френча и его ассистентки Лидди Канталино, которые суетились над пугающих размеров бумажной кипой, занимавшей целых два кресла. Уже не в первый раз на факультетском собрании Говарду захотелось стать таким же лишенным способности восприятия, как эта Келлер. Многое бы он дал за то, чтобы не видеть заостренного личика этой ведьмы Джейн Колман и гривы ее пережженных белокурых кудряшек, выбивающихся из-под одного из тех беретов, что рекламируются в «Нью-Йоркере» под слоганом «Европейский стиль!». То же самое относилось к любимцу студентов — уже зачисленному в штат тридцатишестилетнему специалисту по истории коренного населения Америки Джейми Андерсону, положившему на ручку кресла дорогущий миниатюрный ноутбук. Но всего больше Говарду хотелось не слышать ядовитого шушуканья профессорш Берчфилд и Фонтейн, двух тучных grandes dames с кафедры истории, в коконах из портьерной ткани, которые теснились на единственном диване и злобно косились на Говарда. Они были одинаковые, как матрешки, и казалось, что чуть более миниатюрная Фонтейн вышла готовой из тела Берчфилд. Обе носили практичные стрижки «под горшок», массивные пластмассовые очки от солнца, родом из ранних семидесятых, и все равно излучали чуть ли не сексуальный магнетизм, порожденный авторством нескольких книг (хоть и почти пятнадцатилетней давности), вошедших в программу всех высших учебных заведений страны. Эти кумушки не признавали пунктуационных вывертов: двоеточий, тире, подзаголовков. До сих пор на слуху были берчфилдский «Сталин» и фонтейнский «Робеспьер». Так что в глазах Берчилд и Фонтейн говарды белси были просто трутнями — легковесными пустышками, перелетающими со своей новомодной чепухой от одного института к другому. Даже спустя десять лет его преподавания здесь, они, когда прошлой осенью Говардова кандидатура выдвигалась на зачисление в штат, проголосовали против. В этом году они снова будут вставлять ему палки в колеса. Это их право. Как и право беречь душу и дух Веллингтона, блюстителями каковых считали себя эти «пожизненные члены», от осквернения и искажения людьми вроде Говарда, чье присутствие в колледже могло быть, согласно высшему порядку вещей, исключительно временным. Оторвались от письменного стола и пришли на это собрание они лишь для того, чтобы проконтролировать Говарда. Нельзя было допустить, чтобы тот занимался самоуправством в стенах обожаемого ими заведения. Когда часы пробили десять и собравшиеся заслушали вступительные покашливания поднявшегося с места Джека, Берчфилд и Фонтейн нахохлились и заерзали, словно две большие курицы, устраивающиеся на яйцах. Смерили Говарда последним презрительным взглядом. Готовясь к привычным словесным «американским горкам», которыми Джек открывал собрания, Говард закрыл глаза.

— Имеются две причины, — сказал, сомкнув ладони, Джек, — в силу которых мы отложили, перенесли или, возможно, точнее будет сказать передвинули, нашу встречу, которая должна была состояться месяц назад, на сегодняшнее число, то есть на десятое января, и, прежде чем мы начнем собрание, на котором, кстати сказать, я рад вас приветствовать после, как я искренне надеюсь, приятных, а главное, тихих рождественских каникул, — да, как я уже сказал, прежде чем мы начнем наше собрание (а оно, судя по заявленной повестке дня, обещает быть весьма насыщенным), — прежде всего я хотел бы коротко напомнить о причинах этого переноса, ибо решение о нем, как многие из вас знают, принималось не без прений. Да. Так вот. Во-первых, некоторые члены нашего общества сочли вопросы, предложенные к обсуждению на предстоящем — теперь уже открытом — собрании, очень значимыми и сложными, а потому нуждающимися — нет, требующими, — предоставления на суд общественности достойных, продуманных доводов от каждого из двух наших оппонентов, что отнюдь не означает, будто наши прения будут банально бинарными, — лично я не сомневаюсь, что это совершенно противоположный случай и что нынешним утром в… в… в, если можно так выразиться, водовороте ожидающей нас дискуссии мы познакомимся с целым рядом самых разных мнений. Дабы дать сторонам время подготовиться к выступлению, мы прислушались к совету и, не вынося на факультетское голосование, перенесли собрание, но, разумеется, если кто-то считает, что решение о переносе было принято без надлежащего обсуждения, он может разместить свое возражение в сетевой файловой системе, которую наша Лидди Канталино создала специально для наших собраний… Тайник с кодом SS76 находится, кажется, на веб-странице