то жила царица Хатшепсут, мимо маленьких святилищ, через разрушенные дворцы, через парадный зал, 20 колонн и 32 столба которого (по числу 52 недель одного года) расположились в пяти нефах, мимо храмов, посвященных усопшим, и обширных дворцов. Оставались позади стены, надписи, рисунки, вновь целые районы храмов, частично совсем разрушенных, опять памятники, пилоны, барельефы, надписи. Просто невероятно! Нет, разум отказывался понять все это.
Шампольон был глубоко потрясен, он чуть не плакал. Такое огромное количество надписей! Бог мой, откуда взять силу и время, знание и опыт, чтобы перевести их когда-нибудь? Это могло бы быть задачей целой жизни для многих людей. Он один не сможет совершить такой подвиг — нет, он не верил, что может проделать этот труд, никогда! И он писал впоследствии своим друзьям в далекую Францию: «Я, наконец, попал во дворец или скорее в город дворцов — Карнак. Там я увидел всю роскошь, в которой жили фараоны, все, что люди смогли выдумать и создать в гигантских размерах... Ни один народ мира, ни древний и ни современный, не понял искусства архитектуры и не осуществил его в таком грандиозном масштабе, как это сделали древние египтяне. Они сделали это как люди ростом в 100 футов».
Как гиганты!
Шампольон не мог заснуть, так захватило его все, что он видел. Ученый предчувствовал, что никогда не сможет довести до конца задачу прочтения всех этих надписей; она была слишком велика, слишком огромна для него.
Шампольон попросил переправить его на западный берег Нила, к царским могилам. Там, у западного берега, глубоко потрясенный ученый остановился перед развалинами самого красивого храма, который когда-либо был создан в Египте: перед храмом мертвых той же царицы Хатшепсут, обелиском которой он так восхищался в Карнаке.
Это был храм с террасами в Дейр-эль-Бахри.
Храм прилегал к поднимающимся круто вверх скалам, которые возвышаются над долиной. Перед фронтоном стояли стройные колонны достойные сравнения с архитектурой древних греков. Фундамент, заложенный перед храмом, переходил в пандус, ведущий к центру следующего этажа.
Отсюда начиналась вся постройка из трех террас с залами, опирающимися на столбы. В скале было высечено помещение для святилища.
С какой болью воспринимал Шампольон разрушения, коснувшиеся прекрасного здания! Но он все- таки смог еще ясно представить себе его былую красоту.
Хотя Шампольон не знал, что террасы когда-то были обсажены деревьями, он все-таки чувствовал присутствие здесь тонкого женского вкуса, изящество и гармонию.
Хатшепсут?
Когда это было?
Кто она такая?
Ему предстояла огромная работа.
Многое, что увидел в Египте Шампольон, было восхитительными грандиозным. И он собирал, рисовал, копировал надписи, искал и раскапывал. Ученый работал как одержимый.
В 1830 году он вернулся в Париж. Египет держал его в своей власти еще почти два года. Шампольон был опьянен вечным солнцем и голубым небом, опьянен познанным им, любимым, невероятным...
И Франция трогательно обнимала своего великого сына. Шампольона приняли в Академию надписей. Следующий год принес ему новый успех. Франция создала специально для него первую кафедру египтологии при Коллеж де Франс — для него, Шампольона!
Спустя несколько месяцев, 4 марта 1832 года, смерть вырвала из его рук еще не законченную работу. Усталый и изнуренный, закрыл он навсегда глаза в возрасте всего лишь 41 года.
Предполагал ли он это? Наверное, предполагал. Только из его наследия стало известно, как работал Шампольон. Все богатство познаний, которое он усвоил, все, чего он добился тяжелым трудом, открылось только после его неожиданной смерти. Из этого наследства Франция приобрела две тысячи страниц рукописей за огромную в то время сумму— 50 000 золотых франков. Потом они составили три тома «Египетской грамматики» (1836—1841) и «Египетский словарь» в нескольких томах (1842—1844).
Эти посмертные труды Шампольона попали в руки все еще сомневающихся и нерешительных ученых, как в самой Франции, так и вне ее, которые хотя и готовы были признать, что можно прочитать имена египетских царей, но не верили в возможность расшифровки множества текстов на памятниках и папирусе.
Должен ли был появиться новый Шампольон, чтобы убедить этих неисправимых?
НАСЛЕДНИК
Ты поместил Нил на небо,
чтобы он опустился к нам...
Как великолепны твои мысли, ты,
господин вечности!
Что же случилось, когда умер гений, когда он — еще молодой, в расцвете творческих сил, прилежный, как пчела,— неожиданно покинул мир?
Подхватили ли другие факел, который выпал из рук умирающего? Или сперва должно было подрасти новое поколение, чтобы продолжить начатое?
Представителем этого поколения был Ипполито Розеллини, итальянец, родившийся в Пизе. Будучи на десять лет моложе Шампольона, он так же рано, как и Шампольон, стал профессором восточных языков при Пизанском университете. Молодой ученый изучал Египет с таким же восторгом, как и Шампольон, которому Розеллини помогал в его египтологических работах в Италии. Вместе они направились в Египет во главе Тосканской исследовательской группы. Вместе они восторгались чудом у Нила, вместе они собирали, рисовали, копировали и вместе трудились некоторое время над расшифровкой тайн египетской письменности и языка.
Розеллини, без сомнения, был достойным наследником Шампольона. Он издал в девяти томах и трех атласах великолепную работу о Египте и Нубии, написал весьма авторитетные статьи о египетском языке и египетско-коптскую грамматику, составленную по наброскам Шампольона.
Итак, Розеллини — наследник!
Но он тоже умер очень рано. Как и Шампольон, Розеллини дожил только до 42 лет. Он умер в июне 1843 года, то есть приблизительно через десять лет после смерти Шампольона. Как свеча, погасла жизнь одного из самых надежных претендентов на опустевший престол Шампольона. Был еще один талантливый ученый, который также сопровождал Шампольона в его знаменитом путешествии в Египет,— Шарль Ленорман. Будучи студентом юридического факультета, он неожиданно стал заниматься археологией. Потом работал в Парижской библиотеке и в Лувре и наконец, стал профессором археологии.
Дальнейшие шаги по дешифровке иероглифов пока так и не были предприняты. Методы Шампольона не получили еще окончательного признания; чаши весов все еще колебались между славой и
