— Какой христианин, ваша милость? Я говорю о коне, а седок-то ведь выплыл.
— Выплыл?! — воскликнули в один голос супруги.
— Слава тебе, господи! Радостную весть ты принес нам. Поистине приятно… А ты не узнал, кто он и что ему нужно?
— Мне он пока ничего не сказал, торопится вас повидать. Если прикажете, явится, как только обсохнет.
— Прекрасно… Приведи его!
Управитель вышел, а Заал, придя в доброе настроение, сказал жене:
— Видно, не из простых. Какой смельчак! И ловок к тому же на редкость! Слышала? Пловцы не решились сунуться в воду, а он, можно сказать, взял да перешагнул разбушевавшуюся Арагву. Сказать правду, даже я в юности навряд ли решился бы…
Мариам рассмеялась.
— Ты чего смеешься? Вспомнила небось, как я, чтобы покрасоваться перед тобою, кинулся верхом в Алазань? Эх, всему свое время! — добавил князь со вздохом.
Управитель ввел в комнату молодого человека. Высокий, с тонкой талией, широкоплечий, с растрепанной копной волос, с откинутым за плечо папанаки, с тонкими закрученными усиками на бритом лице — юноша был весьма приятен на вид.
С достоинством скрестив ноги,
— Гамарджоба! — поздоровался с ним эристав.
— Да пошлет тебе господь победу во все твои дни, мой государь! — ответил гость и еще раз поклонился.
— Слава тебе господи, спасся ты от гибели. Зачем подвергал себя такой опасности? Чего ради?
— Стоит ли, государь, говорить обо мне, когда опасность угрожает всему христианскому миру? К тому же я не думал, что меня ждет такое испытание… На коня понадеялся… Сколько раз я кидался на своем Абхазуре в бурные волны, и он всегда с честью выносил меня на берег; а нынче не повезло, одолела нас самая обыкновенная река. Так ему, видно, на роду написано, — заключил гость с тяжелым вздохом; на глазах у него показались слезы.
— Жаль тебе твоего Абхазуру, я вижу, и очень!
— Я любил его, государь мои, как родного брата. Сам его вырастил, выходил.
— С волнами мой конь, может, и не справится, но на суше нет ему равного… Дарю тебе взамен моего Арабулу!
Юноша шагнул к князю и, преклонив перед ним колено, приложился к краю чохи. Управитель, пожав плечами, с завистью оглядел награжденного князем пришельца.
— Слышишь, управитель? Чего мнешься? Оседлай Арабулу твоим золоченым седлом, оно тебе пока ни к чему, потом получишь другое, — приказал эристав.
— Не лучше ли, мой господин, пожаловать гостю рыжего мерина?
— Разве тебя кто спрашивает? Делай, что приказано!
— Воля ваша, мой господин, но к Арабуле окаянному не подступишься с седлом.
— То есть как не подступишься?
— Да вот— не дается! С год уже никто на него не садился. Два конюха с трудом выводят из конюшни… Одичал конь.
— А ты не тревожься! Кому подарили, тот пусть и справляется!
— Да на что ему конь, на которого не сядешь?
— О господи! Заладил одно! Только глупого нельзя сделать умным, а буйного всегда можно укротить. Ты что скажешь, юноша?
— Справлюсь божьей и вашей милостью! Люди сказочных крылатых коней обуздывают, как же мне не справиться с обыкновенной лошадью, — с улыбкой отозвался гость.
— И я так же думаю. Владей на здоровье! А теперь расскажи, откуда ты и зачем к нам прибыл?
— Я из Кахети, ваша милость.
— Из Кахети? А разве дорога открыта?
— Нет, государь, но у меня фирман.
— Ты же сам как будто имеретин?
— Имеретин, только я давно уже покинул родные края и живу в Кахети. Послал меня ваш зять, Бидзина Чолокашвили.
— Что случилось? В чем дело?
— Он приказал передать вам письмо, мой государь, в нем все сказано. — Юноша вынул из-за пазухи письмо и подал князю. — А это старшей госпоже — от дочери.
— Удивительно, как письмо не промокло?
— Я завернул его в вощеное полотно.
Эристав поспешно вскрыл письмо и стал читать про себя. Княгиня принялась искать очки. Имеретин и управитель молча глядели на них. Читая письмо, князь явно волновался и несколько раз кидал взгляд на имеретина.
— В своем ли он уме? Мыслимое ли это дело? — спросил Заал гостя.
Имеретин молча указал взглядом на управителя. Эристав понял и отпустил его. Ушла и Мариам за очками, Князь и имеретин остались одни.
— Он пишет: «Гибнет христианский мир, в церквах не справляют службы, умолкли колокола, иконы осквернены, храмы поруганы». Слыхали об этом и мы, да что поделаешь, — нет у нас сил. Бог покарал нас гневом своим, надо терпеть, положившись на волю божию.
— Не пристало мне перечить вам, мой государь, но кто не знает притчи о еврее, который, чувствуя, что тонет, воззвал к богу: «Спаси меня, господи!» А господь ему ответил: «Пошевели-ка сам рукою, и я тебе помогу…»
— Хороша притча, но не подходит в такие времена. Пошевелить рукой? Нас это уже не спасет! А все же на что надеется мой зять?
— На господа бога и на вас… Сам он выставит пятьсот отборных воинов, по пятисот воинов обещают выставить в поле эриставы — это уже полторы тысячи; да еще пятьсот он рассчитывает получить от вас…
— Хотя бы и так, но разве мыслимо с двумя тысячами воинов вступить в бой с шестидесятитысячным войском персов? Не говоря уже о том, что по обеим сторонам Алазани разбросано пятнадцать тысяч туркмен. И все они отличные воины, и стар и млад…
— Две тысячи грузин, если подойдет подмога и отсюда, — рать не малая, государь мой. «Попытка — половина удачи», — говорит народ.
— Пословица эта не для таких стариков, как я. А зять вон еще молод, потому не знает удержу. Меня удивляет другое: как может быть с ним заодно эристав ксанский! Неужели он не понимает, что нам грозит гнев шаха? Да и царь Картли будет недоволен.
— Когда до царя Картли дойдет весть о победе, он уже ничего не скажет; правда, он магометанин, изменил грузинской вере, но сердцем все же больше с нами. А в том, что мы, милостью божьей, победим, сомневаться не приходится.
— Эх, мой имеретин, какой же ты еще юный и недальновидный! Вся Кахети поднялась против персов — и ничего не добилась, а вы хотите изгнать их, располагая всего двумя тысячами воинов! Мыслимое ли это дело? В руках персов и города и крепости. Кахети мы этим никак не поможем, зато Картли ввергнем в беду… Разъяренный шах только ищет повода расправиться с Картли так же, как он расправился с Кахети! Если мы еще живы, так только благодаря царю Вахтангу, нас спасла его дальновидность. Дай бог долгой жизни царю Вахтангу!
— Шаху Навазу?! — с горькой улыбкой отозвался имеретин.
Он хотел еще что-то добавить, но в эту минуту в комнату как безумный ворвался отец Кирилл.
— Прибыли ксанские эриставы, ваша милость, — доложил он князю.
— Ксанские эриставы? Проси пожаловать!
— Те самые, батоно, истинно те самые, — твердил взволнованный священник. — Их-то я и видел!
