нелюдимый,Монархов победитель и любви,К двору не принял прелести твои:Боялся Карл плененным быть тобою;Он мудр был, отступив перед бедою.Но быть с Иоанною и помнить честь,За стол голодным сесть и все ж не есть, —Такой победе мы венок уделим.Был рыцарь схож с Робертом д'Арбрисселем [51],Святым, который некогда любил,Чтоб с ним в постели две монашки спали,Ласкал округлость двух мясистых талии,Четыре груди — и не согрешил.На утренней заре предстал их взглядамДворец великолепный с пышным садом,Сияя беломраморной стеной,Дорической и длинной колоннадой,Балконами из яшмы дорогой,Из дивного фарфора балюстрадой.Герои наши, смущены, стоят,Им кажется, что это райский сад.Собака лает, и тотчас же трубыИграют марш, и сорок гайдуков,Все в золоте, на сапогах раструбы,Выходят, принимая пришлецов.Двух молодых пажей услыша зов,Они за ними в помещенье входят;Там в золотые бани их уводятСлужанки; и, омытые, потомЕдою подкрепившись и вином,Они легли в расшитые постелиИ до ночи героями храпели.Но надо вам узнать, что господинТакого замка и таких долинБыл сыном одного из тех высокихНебесных гениев, что иногдаСвое величье духов звездоокихСредь смертных забывают без труда.Сошелся этот гений исполинскийС монахиней одной бенедиктинской,И родился у них Гермафродит,Великий некромант, волшебник лысый,Сын гения и матери Алисы.Вот год пятнадцатый ему стучит,И дух, покинув горнюю обитель,Ему речет: «Дитя, я твой родитель!Я волю прихожу узнать твою;Проси, что хочешь; все тебе даю».Гермафродит, рожденный похотливым —Он в этом мать с отцом не посрамил, — Сказал: «Я создан, чтобы быть счастливым;В себе я чую всех желаний пыл —Так сделай же, чтоб я их утолил!Мне надо — страсть моя тому причиной —И женщиной в любви быть, и мужчиной,Мужчиной быть, когда пылает день,И женщиной — когда ложится тень».Инкуб сказал: «Исполнено желанье!»И с той поры бесстыдное созданьеДвойное получает ликованье.Так собеседник божества Платон,О людях говоря, был убежден,Что первыми из первозданной глпныЧудесные явились андрогины;Как существа двуполые, ониПитались наслаждением одни.Гермафродит был высшее созданье.Ведь к самому себе питать желанье — Совсем не самый совершенный рок;Блаженней, кто внушить желанье могВкусить вдвоем двойное трепетанье.Ему его придворных хор поет,Что он то Афродита, то Эрот:Ему повсюду ищут дев прекрасных,И юношей, и вдов, на все согласных.Но попросить Гермафродит забылО даре, для него необходимом,Без коего восторг не полным был,О даре… ну, каком? — да быть любимым.И сделал бог, карая колдуна,Его уродливей, чем сатана.Его глаза не ведали победы,Напрасно он устраивал беседы,Балы, концерты, всюду лил духиИ даже иногда писал стихи.Но днем, в руках красавицу сжимая,И по ночам, покорно отдаваяВозлюбленному женственный свой пыл,Он чувствовал, что он обманут был.Он получал в ответ на все объятьяПрезрение, обиды и проклятья:Ему являл воочью божий суд,Что власть и мощь блаженства не дают.«Как, — говорил он, — каждая служанкаПокоится в возлюбленных руках,У каждого солдата — поселянка,У каждой послушницы есть монах.Лишь я, богач, владыка, гений — ах! —Лишь я лишен в круговороте этомБлаженства, ведомого целым светом!»Он четырьмя стихиями клялсяКарать и дев, и юношей коварных,Которым полюбить его нельзя,Чтоб стала окровавленной стезяСердец жестоких и неблагодарных.По-царски относился он к гостям,И бронзовая Савская царица,Фалестра, македонская девица,Любезные двум царственным сердцам,Таких даров, какие ожидалиК нему въезжавших рыцарей и дамОт данников своих не получалиНо если гость в неведенье своемОтказывал ему в благоволеньеИли оказывал сопротивленье,Бывал посажен на кол он живьем.Спустился вечер, — господин был дамой,Четыре вестника подходят прямоК красавцу Дюнуа сказать, что онОт имени хозяйки приглашенНа антресоли в час, когда ИоаннаПойдет за стол под музыку органа.И Дюнуа, весь надушен, вошелВ ту комнату, где ждал накрытый стол,Такой же, как у дщери Птолемея[52],Что, вечным вожделеньем пламенея,Великих римлян милыми звала,И возлежали у ее столаМогучий Цезарь, пьяница Антоний;Такой же, полный яств и благовоний,Как тот, за коим пил со мной монах,Король обжор в пяти монастырях;Такой же, за каким в чертогах вечных, —Когда не лгали нам Орфей, Назон,Гомер, почтенный Гесиод, Платон, —Отец богов, пример мужей беспечных,Вдали Юноны ужинал тайкомС Европой иль Семелою вдвоем.На дивный стол принесены корзиныРуками благородной ЕвфрозиныИ Талии с Аглаей молодой, — Так в небесах трех граций называют;Педанты наши их, увы, не знают;Там вместе с Гебою нектар златойЛьет сын царя, поставившего Трою,Который, вознесенный над землей,Утехою был Зевсу потайною.Вот за таким столом ГермафродитС бастардом поздно вечером сидит.Блистает госпожа своим нарядом,На ней алмазы — удивленье взглядам;Вкруг желтой шеи и косматых рукОбвязаны рубины и жемчуг;Еще страшней она была такого.Она бросается на грудь герою,И Дюнуа впервые побледнел.Но даже средь смелейших был он смелИ попытался нежностью взаимнойХозяйке отплатить гостеприимной.На безобразие ее смотря,Он думал: «Совершу же подвиг я!»Но не свершил: чудеснейшая доблестьЕй недоступную имеет область.Гермафродит почувствовал печаль,Но все ж ему бастарда стало жаль,И был в душе польщен он, без сомненья,Усильем, явственным для зорких глаз.Им были почтены на этот разОтвага и похвальные стремленья.««На завтра, — молвил, — можно отложитьРеванш. Но примените все уменье,Чтоб страсть преодолела уваженье,И приготовьтесь мужественней быть».Прекрасная предшественница светаУж на востоке в золото одета:А в этот самый миг меняет вид,Мужчиной делаясь, Гермафродит.Тогда, от нового желанья пьяный,Отыскивает он постель Иоанны,Отдергивает занавес и, грудьРукой бесстыдной силясь ущипнуть,К ней поцелуем приникая страстно,На стыд небесный посягает властно.Чем он страстней, тем более урод.Иоанна, гневом праведным вскипая,Могучую затрещину даетПо гнусной образине негодяя.Так видел я не раз в моих полях:На мураве зеленой кобылица,По масти — настоящая тигрица,На мускулистых и тугих ногах,Сбивает неожиданным ляганьемОсла, который был настолько глуп,Что, полный грубым и тупым желаньем,Уже взобрался на любимый круп.Иоанна поспешила, вне сомненья:Просить хозяин вправе уваженья.Стыд под защиту мудрецы берут,Не потерплю я на него гонений;Но если принц, особенно же гений,Становится пред вами на колени,Тогда ему пощечин не дают.И сын Алисы, хоть урод и плут,Досель таких не ведал приключенийИ никогда избитым не был тут.Вот он кричит; и мигом разный люд,Пажи, прислуга, стражи, все бегут:Один из них клянется, что девицаНа Дюнуа не стала бы сердиться.О клевета, ужасный яд дворцов,Доносы, ложь и взгляд косой и узкий,И над любовью властен тот же ков,Которым преисполнен двор французский! Гермафродит наш вдвое оскорбленИ отомстить немедля хочет он.Он произнес как только мог сердитей:«Друзья, обоих на кол посадите!»Они ему внимают, и тотчасПодготовляться пытка началась.Герои, драгоценные отчизне,Должны погибнуть при начале жизни.Веревкой связан Дюнуа и гол,Готовый сесть на заостренный кол.И сразу же, чтоб угодить тирану,К столбу подводят гордую Иоанну;За прелесть и пощечину ееЕй злое отомстит небытие.Удар кнута терзает плоть бедняжки,Она последней лишена рубашкиИ отдана мучителям своим.Прекрасный Дюнуа, покорный им,Сбирается в последнюю
