пролиласьДо капли влага, несшая целенье,Сказал Монроз: «О дивная краса,Отправимтесь в соседнее селенье;Нам не грозит дорогой нападенье,И мы там будем через полчаса.Есть деньги у меня. Для вас из платья,Наверно, что-нибудь смогу достать я,Чтоб не стыдилась наготы своейКрасавица, достойная царей».Агнеса соглашается с советом.Монроз был так почтителен при этомИ так красив, так чуток ко всему,Что трудно было возразить ему.Повествованья прерывая нити,Мне возразят, пожалуй: «Но, простите,Возможно ли, чтоб ветреный юнецТак нравствен был, что даже под конецНе допустил игривого движенья?»Оставьте, сударь, ваши возраженья.Мой паж влюбился. Дерзостна рукаУ сладострастья, а любовь робка.Итак, они пошли дорогой вместе,Беседуя о доблести и чести,О пользе верности, вреде измен,О старых книгах, полных нежных сцен.Паж, приближаясь, целовал пороюАгнесе руки, замедляя шаг,Но так почтительно и нежно так,Как будто бы он шел с родной сестрою;И все. Желаний целый мир носилОн в сердце, но подачек не просил!Вот наконец они достигли цели.Усталую Агнесу паж ведетВ укромный дом. На пуховой постелиМеж двух простынь она покой найдет.Монроз бежит и, запыхавшись, всюдуОдежду, гребешки, еду, посудуБез устали разыскивает он,Красавицею нежною пленен.О милый мальчик, сам Амур — свидетель,Что, охраняя честь любви своей,Ты проявил такую добродетель.Какую редко сыщешь меж людей.Но в этом доме — отрицать не стану —Жил духовник Шандоса, а смелейВ делах любви носящие сутану.Наш негодяй, проведавший ужеО путешественнице и пажеИ зная, что находится так близкоЗаветное сокровище любви,Не видя в этом приключенье риска,С горящим взором, с пламенем в крови,С душой, исполненной отваги низкой,Ругаясь гнусно, похотлив, как зверь,Вбежал в покой и крепко запер дверь.Но поглядим, читатель мой, теперь,Куда умчался наш осел летучий;Прекрасный Дюнуа, где ныне он? Альпийских гор величественный склонВершинами пронизывает тучи,И вот утес, для римлян роковой,Где Ганнибал прошел стопой железной,У ног его провал, над головойХолодный свод, то солнечный, то звездный.Там есть дворец из драгоценных плит,Без крыши и дверей, всегда открыт;Внутри же зеркала без искаженьяЛюбого отражают, кто войдет:Старик, дитя, красавица, уродВернейшее находят отраженье.И множество дорог туда ведет,В страну, где мы себя увидим ясно,Но путешествие весьма опасноСреди непроходимых пропастей.Подчас дойти иному удается,Не замечая гибельных путей,Но все-таки, пока один взберется,Другие сто не соберут костей.Там есть хозяйка, пожилая дама,Болтушка, по прозванию Молва;Она горда, капризна и упряма,Но каждый признает ее права.Пускай мудрец налево и направоВещает нам, что побрякушка слава,Что в ней он не находит ничего, —Он глуп иль врет: не слушайте его.Итак, Молва на этих склонах горныхЖивет в кругу блистательных придворных.Ученый, принц, священник и солдат,Отведавшие сладостной отравы,Вокруг нее толпятся и твердят:«Молва, могучая богиня славы,Мы так вас любим! Хоть единый разПромолвите словечко и про нас!»Для этих обожателей нескромныхМолва имеет две трубы огромных:В ее устах находится одна —О славных подвигах гласит она.Другая — в заднице, — прошу прощенья, —Назначенная для оповещеньяО тысяче вновь изданных томов,О пачкотне продажных болтунов,О насекомых нашего Парнаса,Блистающих в теченье получаса,Чтобы мгновенно превратиться в прах,О ворохах бумаги истребленной,В коллегиях навек похороненной,О всех бездарностях, о дураках,О гнусных и тупых клеветниках,О Саватье, орудии подлога,Который рад оклеветать и бога,О лицемерной шайке пустомель,Зовущихся Гийон, Фрерон, Бомель[62] .Торгующие смрадом и позором,Они гурьбой преследуют Молву,Заглядывая в очи божествуПодобострастным и тщеславным взором.Но та их гонит плеткою назад,Не дав и заглянуть ей даже в зад.Перенесенным в этот замок- дивоСебя узрел ты, славный Дюнуа.О подвигах твоих — и справедливо — Провозгласила первая труба.И сердце застучало горделиво,Когда в то зеркала ты поглядел,Увидев отраженье смелых дел,Картины добродетелей и славы;И не одни геройские забавыТам отражались — гордость юных дней,А многое, что совершить трудней.Обманутые, нищие, сироты,Все обездоленные, чьи заботыТы приносил к престолу короля,Шептали «Ave», за тебя моля.Пока наш рыцарь, доблестями гордый,Свою историю обозревал,Его осел с величественной мордойГляделся тоже в глубину зеркал.Но вот раскаты трубного напеваРокочут о другом, и весть слышна:«Сейчас в Милане Доротея-деваПо приговору будет сожжена.Ужасный день! Пролей слезу, влюбленный,О красоте ее испепеленной!»Воскликнул рыцарь: «В чем она грешна?Какую ставят ей в вину измену? Добро б дурнушкою была она,Но красоту — приравнивать к полену!Ей-богу, если это не обман,Должно быть, помешался весь Милан».Пока он говорил, труба запела:«О Доротея, бедная сестра,Твое прекрасное погибнет тело,Коль паладин, в котором сердце смело,Тебя не снимет с грозного костра».Услышав это, Дюнуа, во гневе,Решил лететь на помощь юной деве;Вы знаете, как только находилГерой наш случай выказать отвагу,Не рассуждая, он вперед спешилИ обнажал за угнетенных шпагу.Он жаждал на осла скорее сесть:«Лети в Милан, куда зовет нас честь».Осел, раскинув крылья, в небе реет;За ним и херувим едва ль поспеет.Вот виден город, где суровый судУже творит приготовленья к казни.Для страшного костра дрова несут.Полны жестокосердья и боязни,Стрелки, любители чужой беды,Теснят толпу и строятся в ряды.На площади все окна растворились.Собралась знать. Иные прослезились.С довольным видом, свитой окружен,Архиепископ вышел на балкон.Вот Доротею, бледную, без силы,В одной рубашке, тащат альгвасилы.Отчаянье, смятенье и позорЕй затуманили прекрасный взор,И заливается она слезами,Ужасный столб увидев пред глазами.Ее веревкой прикрутивши тут,Тюремщики уже солому жгут.И восклицает дева молодая:«О мой любимый, даже в этот часВ моей душе твой образ не погас!..»Но умолкает, горестно рыдая,Возлюбленное имя повторяя,И падает, безмолвная, без сил.Смертельный цвет ланиты ей покрыл,Но все же вид ее прекрасен был.Боец архиепископа бесчестный,Скот, называвшийся Сакрогоргон,Толпою зрителей проходит тесной,Мечом и наглостью вооружен,И говорит направо и налево:«Клянусь, что еретичка эта дева.Пусть скажет кто-нибудь, что я не прав.Будь он простолюдин иль знатный граф,Но моего отведает он гнева,И я с большой охотой смельчакуМечом вот этим проломлю башку».Так говоря, идет он, горделивоНапыжась, губы поджимает кривоИ палашом отточенным грозит.И все дрожат, никто не возразит.Желающего нет подставить шеюПод саблю, защищая Доротею.Сакрогоргон, ужасный, как палач,Всех запугал. Был слышен только плач.И своего подбадривал клевретаПрелат надменный, наблюдая это.Над площадью витавший ДюнуаНе мог стерпеть такого хвастовства.А Доротея так была прекраснаВ слезах, дрожащая в тенетах зла,Такою трогательною была,Что понял он, что жгут ее напрасно.Он спрыгнул наземь, гнева не тая,II громким голосом сказал: «Вот яПришел поведать храбростью своею,Что ложно обвинили Доротею.А ты — не что иное, как хвастун,Сообщник низости и гнусный лгун.Но я хочу у Доротеи ранеУзнать подробно, в чем ее позорИ почему возводят на костерПодобную красавицу в Милане».Он кончил, и восторженный
