очутиться,Он тотчас Инквизиции донес.И вот мой дом — унылая темница,Где пленнице, безмолвной от стыда,Терзанья — пища, реки слез — вода;Подземная тюрьма черна, уныла,Обитель смерти, для живых могила!Через четыре дня на белый светМеня выводят, но — о, доля злая! —Затем лишь, чтоб на плахе, в двадцать лет,Сожженная безвинно, умерла я.Вот ложе смерти для моей тоски!Здесь, здесь, без вашей мстительной рукиИ жизнь и честь мою бы схоронили!Я знаю, что нашлись бы смельчаки,Которые меня бы защитили;Но смелость их поработил прелат, —Все перед церковью они дрожат.Ах, итальянец обречен бессилью,Затем, что устрашен епатрахилью[63].Француз же не боится ничего,Он нападет на папу самого».Герой, задетый за живое девой,Исполнен жалости глубокой к ней,К архиепископу исполнен гнева,Решил дать волю доблести своей,В победе скорой убежденный твердо,Как вдруг заметил, что, подкравшись гордо,Не спереди, а сзади, что солдатОтважно в тыл ему напасть хотят.Какой-то черный чин с душой чернильнойГнусавил, словно пел псалом умильный:«Во имя церкви объявляем мы,Да радуются верные умыВо славу бога: по распоряженьюЕго преосвященства, решеноС ослом его проклятым заодноБогоотступника предать сожжепыо.Как еретик и чернокнижник, онДа будет вместе с грешницей сожжен».Бузирис[64] хитрый в образе прелата,Страшась, что приближается расплата,Ты свой прием обычный применил:В согласье с Инквизицией ты был,И ждал вердикт суровый супостата,Который вздумал бы сорвать покровС твоих неописуемых грехов.Немедля отвратительная свора,Святейшей Инквизиции опора,Идет на Дюнуа, построясь в ряд,Шаг делая вперед, а два назад.Горланят, топчутся, творят молитву.Сакрогоргон, дрожа, ведет их в битву.Он щелкает зубами и орет:«Смелей! Хватайте колдуна! Вперед!»За ними вслед, блистая стихарями,Плетутся дьяконы с пономарями:Один с кропилом и с крестом другой,Они своей соленою водойКропят смиренно верующих братью,Отца лукавства предают проклятью;И, все еще взволнованный, прелатИм шлет благословение стократ.Чтоб доказать, что он не сын геенны,Великий Дюнуа спешит извлечьМогучею рукой громадный меч,Другою четки, инструмент священный,Являемый порукой несомненной,Что он ничем не связан с духом зла.«Ко мне!» — зовет он своего осла.Тот подлетает, и герой, проворноВскочив на зверя, сыплет, точно зерна,В толпу врагов удары без числа.Здесь изувечен стернум[65] или шея,Тот, поражен в атлант[66], упал, немея;Кто челюсть потерял, кто глаз, кто нос,Кто еле-еле голову унесИ удирает, бормоча молитвы,Кто удаляется навек во тьму.И, вторя господину своему,Осел в сумятице кровавой битвыНе устает лягать, топтать, кусатьМошенников испуганную рать.Сакрогоргон утратил облик бравыйИ пятится, бледнея, как мертвец,Но вот настигнут он, и меч кровавый,Войдя в лобок, выходит сквозь крестец.Он падает, и весь народ, сияя,Кричит: «Виват! Издох Сакрогоргон!»Еще в предсмертных корчах бился онИ сердце трепетало, замирая,Когда герой сказал ему: «Подлец,Тебя ждет ад; признайся наконец,Что твой архиепископ — плут, негодник,Предатель в митре, низкий греховодник,Что Доротея, чести образец,Любовницей и католичкой вернойВсегда была, а сам ты — олух скверный!»«Да, храбрый рыцарь! — отвечает он. —Да, олух я, вы совершенно правы.В том доказательство ваш меч кровавый».Сказавши это, испускает стонИ умирает злой Сакрогоргон.В тот самый миг, когда, покинув тело,Душа злодея к дьяволу летела,На городскую площадь въехал смелоОруженосец с шлемом золотым.В ливреях ярко-желтых перед нимШли два гонца. И стало всем понятно,Что близится какой-то рыцарь знатный.Обрадована и изумленаБыла, увидев это, Доротея.«Ах, боже мой! — воскликнула она. —Ужели радость свыше мне дана?Ужели он? Ужели не во сне я?»В Милане любопытны стар и млад;Все устремили на прибывших взгляд.Читатель дорогой, мы с вами тожеНа этот ветреный народ похожи:Миланским происшествием умыУж слишком долго занимали мы!Но разве в этом замысел романа?Подумаем о стенах Орлеана,О добром Карле, о тебе, Иоанна,Которая, прославив слабый пол,За Францию отмщаешь и престол,Которая, без лат и без одежды,Кентавром скачешь, в поле пыль клубя,И возлагаешь большие надеждыНа всемогущего, чем на себя;И о тебе, святой Денис, предстательЗа Галлию, который в этот мигГеоргию сплетаешь сеть интриг.Но главное — не позабудь, читатель,Сорель Агнесу. Чары красотыПриятны смертным. Это всем известно.И, будь хоть черный меланхолик ты,Тебе судьба Агнесы интересна.И то сказать, без лести небесам:Ведь если сожигают ДоротеюИ с горней высоты создатель самЕе спасает, сжалившись над нею,То это — случай, близкий к чудесам.Но если та, чье сердце — ваша плаха,По ком вы слезы точите ручьем,Увлечена молоденьким пажомИли в объятьях грузного монаха, —Такими случаями полон свет:Чудесного, пожалуй, в них и нет.Скажу, что приключенья в этом родеПонятней человеческой природе:Я человек, и в том я вижу честь,Что мне не чужды немощи людские;Я сам ласкал красавиц в дни былые,И у меня, как прежде, сердце есть.
Конец песни седьмой
ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ
СОДЕРЖАНИЕКак прекрасный Ла Тримуйль встретил англичанина у храма Лоретской богоматери и что затем случилось с его ДоротеейКак наш рассказ возвышен и приятен,Как ум и сердце образует он,Как в нем отражены без всяких пятенИ доблесть, храбрых рыцарей закон,И право королей, и верность жен!Имеет сходство он с богатым садом,Который доставляет радость взглядам.В нем целомудрие всего видней,Цветок, затмивший все цветы собою,Как лилия, в невинности своейБлистающая дивной белизною.О девы, юноши, прошу я вас,Прочтите сей божественный рассказ.Принадлежит он мудрому Тритему[67] ;Ученый пикардиец и аббатИоанну и Агнесу взял как тему.Как я его ценю, и как я рад,Что явно отдавал он предпочтеньеТебе, полезное, простое чтенье,Пред хламом современных повестей,Которые живут так мало дней,Безвкусный плод фантазии туманной!Правдивая история ИоанныПереживет и зависть и года.Так торжествует истина всегда.Однако об Иоанне д'Арк тебе я,Читатель мой, не расскажу сейчас,Затем что ныне занимают насЛишь Дюнуа, Тримуйль и Доротея,На то причины веские имея.Мы с полным основаньем знать хотим,Что с ними сталось, как живется им.Вы помните, как, защищая славуФранцузского монарха, весь в поту,Тримуйль отважный, гордость Пуату,БлизОрлеанских стен попал в канаву.Оруженосцами был наш геройИзгрязной ямы поднят еле-еле,Помятый, с поврежденною рукой,С кровоподтеками на нежном теле.Его хотели в город отнести,Но тут явилась новая забота:Закрыты были в Орлеан путиУсилиями дерзкого Тальбота.Тогда решили, в страхе пред врагом,Тримуйля кружным отнести путемВ Тур, город твердый в вере и законе,Покорный христианнейшей короне.Здесь из Венеции заезжий плутЕму довольно ловко руку вправил,Кость лучевую к плечевой приставил.Оруженосцы же понять дают,Что к королю вернуться он не может,Что враг везде теснит нас и тревожит.«Что ж, если так, — наш рыцарь молвил тут, —Раз мне не суждено решать победу,Я хоть к любовнице своей поеду».Итак, превратностям теряя
