бомбардировках, при том, что не было никаких предупреждений о воздушных налетах. В предупреждениях, правда, не было и смысла, так как и часа не проходило без грохота бомб.
Мы скоро превратились в сгусток нервов. Постоянно приходилось быть настороже, и наши глаза напряженно всматривались в небо. Раздавался гул самолетов, которых нам не было видно, и мы ожидали града падающих бомб и вздыхали свободно, только когда они падали не слишком близко.
Мне довелось поработать в качестве оператора на небольшом телефонном узле. Работа сама по себе была довольно занятной. При постоянном общении с офицерами высокого ранга голос скоро приобретает жесткие нотки человека, привыкшего отдавать команды, и вскоре обнаруживаешь, что к тебе обращаются с подлинным уважением. Только если на другом конце провода спрашивают, не я ли майор Эдельвайс или капитан Танненбаум, приходится следить за собой, чтобы тебя не приняли не за того человека.
Конечно, все фамилии вблизи фронта назывались вымышленные; все до мелочей маскировалось. Но эти меры предосторожности от шпионов, как мы скоро в этом убедились, были обоснованны.
Град бомб не прекращался ни на один день. На нас пикировало обычно не более трех самолетов, но, как только они улетали, на смену им прибывало новое звено. Конечно, теперь нас защищала зенитная батарея, но она всегда открывала огонь, когда русские самолеты были уже далеко. Мы подозревали, что артиллеристы боялись обнаружить свои позиции, – они сами не хотели подвергнуться бомбежке, – но их идиотская стрельба в промежутках между налетами совершенно выводила нас из себя.
Только однажды появился наш истребитель, и это был неуклюжий маленький итальянец. Русские не отличались быстротой, но они в любой момент могли доставить неприятности этой старой развалине. Конечно, вполне могло быть, что ее пилот не горел желанием схватиться с русскими, но он вдруг оказался на одной трассе с ними и тогда показал им все, на что был способен. Один из русских самолетов окутался дымом и, объятый пламенем, полетел вниз, но когда итальянец занялся вторым русским самолетом, то получил такой же отпор, какой перед этим дал сам. Теперь уже он задымился и штопором ушел вниз. Финиш. На этом наши летные ресурсы на данное время были исчерпаны. Все, что у нас оставалось, это никчемные зенитки.
Я делил комнату с Францлом. Его кровать была у стены, напротив окна. Неожиданно среди ночи послышался знакомый гул. Прежде чем я успел предупредить Францла, разверзся ад. От взрывов стоял такой грохот, что я засунул голову под одеяло и закрыл руками уши. С чудовищным треском вылетело наше окно, двери вырвало и подняло в воздух, и вниз полетели большие куски потолка. Я соскочил с кровати, меня шатало. Фрацл все еще лежал на месте, прижавшись к стене. Затем я услышал, как он ругается в своей обычной манере. Слава богу, он был жив!
Жужжа своим фонарем с ручным генератором, я посветил. В стене над ним была дыра величиной с голову ребенка. Францл повернулся ко мне белый как полотно. Прямо по его взъерошенной шевелюре пролегла прямая борозда, сделанная осколком бомбы, который начисто сбрил в этом месте волосы так, что осталась красная полоса на голом скальпе.
Он сидел на краю кровати, обхватив голову руками.
– Господи, – сказал он, – как же мне страшно!
Я вполне этому верил.
Две ночи спустя нас неожиданно подняли с постели.
– Построение на станции!
Нужно было максимально быстро разгрузить поезд с боеприпасами. Длинная колонна грузовиков стояла наготове. Все наше спецсоединение, независимо от звания, было подключено к этой работе. Хотя на термометре было ниже нуля, мы все взмокли. Мы таскали боеприпасы, как лунатики. Почти не произносили ни слова. Если бы русские застигли нас в этот момент, то спаси Господи наши души! Мы рыскали вокруг в поисках укрытия на этот случай. Ковак нашел бетонный блиндаж, достаточно большой, чтобы укрыться нам всем.
От этих снарядов у нас уже дрожали ноги. Мы сновали взад и вперед – от поезда к грузовику, от грузовика к поезду, – а рядом шумел капитан Кребс, следивший, чтобы не было остановок, сыпавший указаниями, ругавшийся. Он был единственный, кто сам палец о палец не ударил.
Затем неожиданно появились русские. Мы слышали над головой гудение самолетов, выискивающих цель. На дальнем конце города были видны огненные вспышки, за которыми последовали два взрыва. Гул стих, и мы опять продолжили работать, как рабы, и один за другим машины с грузом отправлялись в сторону фронта.
Через час самолеты противника вернулись, сбросил новые бомбы на другом конце города.
– Какого черта им нужно? – спросил озабоченно Пилле.
– Заткни пасть! Они выследят нас довольно скоро!
Мы становились все более нервными.
Русские продолжали кружиться над головой. В течение нескольких минут нервы были натянуты до предела. Неужели они нас обнаружат? Затем неожиданно совсем близко мы увидели две красные вспышки: осветительные ракеты запускались таким образом, что пересекались по диагонали над нашей головой. Еще больше огней опускалось вниз с другой стороны – еще незагруженные машины оказались как раз между ними! Францл был в ярости.
– Мерзавцы! – крикнул он. – У них, должно быть, есть тут шпионы!
– Быстро в укрытие! – заорал Ковак. – Огненная завеса возникнет в любой момент!
Мы побежали в убежище, не сразу его нашли в темноте, запаниковали и лишь потом, наконец, протиснулись вниз. Но ничего не произошло.
Самолеты продолжали кружить. Казалось, что их стало больше. А затем начался настоящий ад: сотрясающие землю взрывы, лязг летящего металла, действующий на нервы звук раскалывающихся бревен. Мы жались друг к другу и наклоняли голову.
Заговорили зенитки. Сквозь грохот взрывающихся бомб мы уловили звук заградительного огня зениток высоко в небе. В нос нам ударил неприятный запах гари. Вся местность была в огне. Некоторые бомбардировщики теперь летели совсем низко, их пропеллеры жужжали, как сирены.
Следующий взрыв заставил вздрогнуть саму землю под нашими ногами. Боеприпасы! Металлические осколки со свистом пролетали над нашей головой. Балки и обломки каменной кладки летали вокруг. Казалось, земля вокруг нас раскололась.
Когда наконец наступило временное затишье, мы подняли голову. Железнодорожная станция обрушилась, как карточный домик. Весь район был в сплошном дыму и огне. Поезд с боеприпасами разлетелся на мелкие кусочки. На месте склада горючего теперь была гигантская воронка.
Затем все представление повторилось снова, глухой гул бомбардировщиков заглушался грохотом взрывов, и новая волна атакующих самолетов сровняла с землей все, что избежало разрушений при первом налете.
Когда наконец все кончилось, мы выползли из своего укрытия. В ушах ощущалась давящая боль. Где же все остальные? Один за другим они выползали из своих укрытий. Но многих недосчитались. Мы стали искать. Нашли много раненых и убитых. Затем мы наткнулись на воронку, достаточно большую, чтобы вместить с десяток человек. В ней была сплошная масса окровавленной одежды и разорванных человеческих тел. Некоторые все еще стонали. Это было так ужасно, что меня стало тошнить. Так вот оно какое, истинное лицо войны! Рота потеряла девятнадцать человек убитыми, и еще больше было тяжело ранено в ту ночь.
Капитан Кребс был подавлен. Он хотел отдать нам в своей манере отрывисто-грубые распоряжения, но мог выдавать из себя лишь лязганье зубов. Создавалось впечатление, что он пал духом. У меня было тяжело на душе, так же как у всех остальных, но Кребс был настолько морально разбит, что один его вид избавил меня от такого настроения. Каким-то образом вымученный тон его голоса придал мне уверенности в себе.
В целом та проклятая жизнь, которую мы вели, начинала мне надоедать. Я должен был избавиться от нее. Вряд ли на фронте было хуже – там, по крайней мере, можно было давать отпор. Когда убиваешь других, возможно, притупляется боязнь того, что убьют тебя.
Я уже обсудил с Францлом идею попросить перевода на фронт. Теперь мы были готовы уже все вместе обратиться с такой просьбой – Пилле, Шейх, Вилли и я. Когда Ковак сказал, что пошел бы с нами, мы от радости обнимали его. Во всяком случае, принять такое решение было вовсе не трудно: поступили
