обнажая бок противника.
– Нгидла – я его съел! – пропел молодой вождь, вонзая широкое копье между ребрами Бопы.
Он вытащил лезвие, плоть, сопротивляясь, чмокнула, как липкая грязь под ногами путника, идущего по болоту. Алая кровь брызнула из сердца предателя, окропив щит молодого воина и кисточки из коровьих хвостов на его руках и ногах.
Вот почему Ганданг рассмеялся, когда Робин назвала его работорговцем.
– Я человек короля, – повторил он. – А что ты здесь делаешь, белая женщина?
Он очень мало знал об этом странном народе. Когда импи Мзиликази сражались с белыми далеко на юге и были оттеснены на север, туда, где располагалась теперь страна матабеле, Ганданг был еще ребенком. Несколько раз большой крааль его отца в Табас-Индунас посещали путешественники, торговцы и миссионеры, которым король «даровал путь», пропуская через строго охраняемую границу.
Индуна подозрительно относился к белым людям с их нелепыми пестрыми товарами, подозрительной привычкой отбивать куски от скал вдоль дороги и глупой болтовней о великом белом человеке, жившем на небе. Нкулу-кулу, великий бог матабеле, ни за что не потерпел бы такого соперника.
Если бы сын Мзиликази встретил эту странную женщину с ее желтыми спутниками в Выжженных землях, он бы без колебаний исполнил приказ и убил их всех. Однако они встретились в десяти днях пути от границы, и его интерес к чужестранцам ограничивался простым любопытством. Молодому воину не терпелось скорее вернуться к отцу и доложить об успехе карательной экспедиции.
– Какое у тебя дело, женщина? – надменно спросил он.
– Я пришла сказать вам, что великая королева больше не позволяет продавать людей, как скот, за горстку пестрых бус. Я пришла положить конец этой грязной торговле!
– Это дело для мужчин, – усмехнулся индуна, – и оно уже сделано.
Белая женщина его забавляла. Будь у него время, он с удовольствием поболтал бы с ней.
Ганданг уже собирался выйти за ограду, как вдруг под тростниковой крышей одного из навесов что-то мелькнуло. С быстротой, невероятной для такого рослого человека, воин нырнул в хижину и вытащил оттуда перепуганную Джубу.
– Ты из нашего народа, ты матабеле, – уверенно сказал он, всмотревшись в ее лицо.
Девушка опустила голову, ее лицо посерело от ужаса. Казалось, она сейчас лишится чувств.
– Говори, – грозно велел индуна. – Ты матабеле?
Джуба подняла глаза и шепнула едва слышно:
– Матабеле… из рода Занзи.
Чернокожий воин и девушка внимательно разглядывали друг друга. Джуба немного приободрилась, сероватая бледность исчезла с ее лица.
– Кто твой отец? – наконец спросил Ганданг.
– Я Джуба, дочь Тембу Тепе.
– Он мертв, как и все его дети, – нахмурился индуна, – убит по приказу короля.
Джуба скорбно опустила голову:
– Мой отец мертв, но его жены и дети угнаны в страну сулумани далеко за морем. Я спаслась одна.
– Бопа! – Ганданг произнес это имя как ругательство. Он задумался. – Бопа мог послать королю ложный донос…
Джуба молчала, но Робин заметила, что в девушке произошла едва уловимая перемена. Она чуть-чуть приподняла голову и слегка повернулась, соблазнительно выставив бедро. Глаза расширились, взгляд стал мягче, губы слегка раздвинулись, показывая розовый кончик языка.
– Кто для тебя эта белая женщина? – спросил Ганданг чуть хрипло.
Он держал девушку за руку, и она не пыталась высвободиться.
– Она мне как мать, – ответила Джуба.
Индуна перевел взгляд с лица на прелестное юное тело, и страусовые перья на его голове тихо качнулись. Джуба слегка повела плечами, открывая его взгляду упругие груди.
– Ты с ней по доброй воле? – настаивал Ганданг, и Джуба кивнула. – Хорошо, пусть будет так.
С трудом оторвав взгляд от девушки, он выпустил ее руку и повернулся к Робин:
– Белая женщина, работорговцы, которых ты ищешь, совсем рядом. – Его улыбка снова стала насмешливой. – Ты найдешь их на следующем перевале.
Он исчез так же тихо и быстро, как появился; воины плотной черной колонной ушли следом и через несколько минут исчезли за поворотом извилистой тропы.
Первым из слуг вернулся старый Каранга. Он смущенно выглянул из-за колючей изгороди, виновато переминаясь на тонких ногах, словно журавль.
– Почему ты сбежал, когда был мне нужен? – спросила Робин.
– Номуса, я боялся не сдержать гнев при виде этих псов матабеле, – дрожащим голосом проскрипел старик, отводя глаза.
Из кустарника робко выползали носильщики. Через час все были в сборе и горели рвением, стремясь поскорее двинуться в путь – в направлении, противоположном тому, куда скрылись воины иньяти.
Робин нашла работорговцев там, где и говорил Ганданг. Трупы валялись на перевале кучами, словно листья, наметенные осенним ветром. Почти у всех были смертельные раны в горле или груди – признак того, что под конец они сражались, как и подобает матабеле. Победители вспороли убитым животы, выпуская на волю их дух. Эту последнюю почесть оказывают тем, кто сражается доблестно.
Грифы не упустили своего: они хлопали крыльями и с хриплыми криками перелетали с трупа на труп, ссорились между собой, терзая мертвую плоть так, что тела дергались, как живые. Вверх поднимались пыль и вырванные в драке перья, шум стоял невероятный. Вокруг на деревьях и окружающих утесах сонно сгорбились уже насытившиеся птицы. Нахохлившись и вобрав в плечи лысые чешуйчатые головы, они переваривали содержимое набитых зобов, чтобы вновь вернуться к пиршеству.
Слушая хриплый хор стервятников, люди молча переступали через истерзанные пыльные останки, напоминавшие о том, что все смертны. Миновав перевал, они стали торопливо спускаться по дальнему склону, бросая назад испуганные взгляды.
У подножия холма журчал ручеек. Ниточка чистой воды вытекала из родника посреди склона и вилась от одного тенистого водоема к другому. Робин велела разбить лагерь на берегу и сразу ушла, взяв с собой Джубу. Казалось, в ущелье обитала сама смерть, и нужно было скорее смыть ее гнойное прикосновение. Робин вошла в воду, подставила голову под тонкую прозрачную струйку, падавшую в небольшой пруд, и зажмурилась, стараясь выбросить из головы ужасную картину. Джуба, повидавшая на своем коротком веку много смертей, в том числе и более ужасных, как ни в чем не бывало плескалась и резвилась в зеленоватой воде.
Робин выбралась на берег и натянула рубашку и брюки прямо на мокрое тело – в такую жару одежда высыхала за несколько минут. Закручивая волосы жгутом на макушке, она окликнула Джубу, но девушка не обратила на нее внимания и, тихо напевая, продолжала плести венок из цветов ползучей лианы, нависшей над прудом. Робин оставила ее в покое, вскарабкалась по склону и скрылась за поворотом тропы.
Джуба посмотрела вслед и вдруг заволновалась. Она не понимала, почему вдруг не послушалась доктора, и немного боялась оставаться одна. Настроение было непривычным – странное смутное волнение, словно она ждала, сама не зная чего. Она встряхнула головой, снова запела и вернулась к своей забаве.
На берегу, полускрытый ползучей листвой, к стволу дикой смоковницы прислонился высокий воин. Косые лучи солнца, падающие сквозь лесную листву, делали его похожим на пятнистого леопарда. Он стоял так уже давно, невидимый и неподвижный, привлеченный к водоему плеском воды и веселым пением. Воин наблюдал за двумя женщинами, невольно сравнивая бескровную белизну с лоснящейся темной кожей, тощую угловатую фигуру – с обильной нежной плотью, маленькие острые груди и соски цвета сырого мяса – с идеально круглыми пышными полушариями, темными и блестящими, как мокрый уголь. Узкие мальчишеские бедра смотрелись жалко рядом с великолепным широким тазом, способным вынашивать славных сыновей, а маленькие тощие ягодицы не выдерживали сравнения с истинно женственными – полными и лоснящимися.
Ганданг понимал, что впервые в жизни пренебрегает своим долгом. Ему следовало быть на расстоянии
