многих часов пути отсюда, вести отряд воинов на запад, но в крови взыграло безумие, и он не устоял – остановил отряд и в одиночку вернулся по Дороге гиен.
– Я краду время короля так же, как Бопа крал его скот, – говорил он себе. – Но это лишь небольшой отрезок одного дня, и после стольких лет, которые я посвятил отцу, он не будет сердиться.
Молодой индуна знал, что это не так. Сын или не сын, любимый или нет – для непокорных у короля Мзиликази было лишь одно наказание.
Чтобы вновь увидеть девушку, Ганданг рисковал жизнью. Несколько лишних слов с незнакомкой, дочерью человека, умершего смертью предателя, грозили ему той же позорной смертью.
«Сколько мужчин вырыли себе могилу своим собственным умтондо!» – вздохнул он, дожидаясь, пока белая женщина покинет водоем.
Наконец она прикрыла тощее мальчишеское тело тесными уродливыми одеждами и позвала за собой прелестное дитя. Индуна напряг всю свою волю, пытаясь внушить Джубе остаться. Белая женщина, рассердившись, исчезла за деревьями, и воин немного расслабился, с наслаждением наблюдая за купающейся девушкой. Бледно-желтые цветы сияли на темной коже, на груди и плечах блестели капли воды, как звезды на полуночном небе. Джуба напевала детскую песенку, которую Ганданг хорошо знал, и он невольно стал беззвучно подпевать.
Девушка поднялась на берег и, стоя на белом, как сахар, песке, принялась отряхивать воду. Не переставая напевать, она наклонилась, длинные тонкие пальцы с розовыми подушечками обхватили ногу и медленно спустились от бедра к лодыжке, стряхивая влагу…
Ганданг, стоя у нее за спиной, громко ахнул. Джуба мгновенно выпрямилась и повернулась к нему. Она дрожала, как вспугнутая лань, глаза расширились и потемнели от страха.
– Я вижу тебя, Джуба, дочь Тембу Тепе, – произнес он обычное приветствие.
Голос воина звучал хрипло, дыхание перехватывало.
Страх исчез из глаз девушки, в них загорелись золотистые огоньки, как солнечные лучи в чаше с медом.
– Я посланник короля и требую права дороги, – промолвил Ганданг и коснулся ее плеча. Джуба вздрогнула, по коже поползли мурашки.
«Право дороги» – обычай, пришедший с южного побережья, с древней родины матабеле. Такого права Сензангахона потребовал от Нанди – «Сладостной», но Сензангахона не чтил закона и проник под запретный покров. Вследствие этого проступка у него родился незаконный сын Чака, «Червь в животе», будущий король зулусов и бич этой страны, тот самый Чака, от тирании которого увел свое племя на север вождь Мзиликази.
– Я верная служанка короля, – робко ответила Джуба, – и не могу отказаться утешить того, кто следует по дороге с королевским поручением.
Она улыбнулась ему – улыбкой не бесстыдной, не вызывающей, а ласковой, доверчивой и полной восхищения. Сердце молодого воина сжалось.
Воин был с ней ласков, очень ласков, так спокоен и терпелив, что девушке самой не терпелось оказать ему услугу, о которой он просил. Она желала этого так же сильно, как и он. Ганданг показал ей, как сделать гнездо для него между скрещенными бедрами, и Джуба легко откликнулась на его прикосновения, но отчего-то у нее перехватило дыхание, и она не смогла ответить ему.
Он был в ее гнезде, и она чувствовала, как сердце и все тело переполняет странное незнакомое беспокойство. Девушка пыталась пошевелиться, высвободить плотно сжатые бедра и раскрыть их для него, пыталась впустить его в себя. Она не могла больше выносить это сухое, дразнящее трение его тела о внутреннюю поверхность бедер. Ей хотелось ощутить, как мужчина погружается в теплую зовущую влагу, которую она дарит ему, ощутить, как он скользнет глубоко внутрь ее тела. Но уважение к обычаям и законам было в нем столь же сильно, как его мускулистое тело. Ганданг держал ее, не выпуская, и вдруг Джуба почувствовала, что его объятия ослабли – на белый песок мощной струей брызнуло семя. В этот миг девушку охватила такая горечь, что она едва не расплакалась.
Индуна не выпускал девушку из объятий, его грудь вздымалась, по темной гладкой спине и жилистой шее блестящими ручейками стекал пот. Джуба приникла к нему и крепко обняла обеими руками, положив голову на плечо. Никто из них не произнес ни слова.
– Ты нежная и прекрасная, как первая ночь новой луны, – после долгого молчания прошептал Ганданг.
– А ты черный и сильный, как бык на празднике чавала.
Джуба воспользовалась сравнением, наиболее почетным для матабеле. Бык был символом богатства и мужественности, а для праздника чавала избирался лучший бык из королевских стад.
– Ты будешь одной из многих жен! – ужаснулась Робин.
– Да, – согласилась Джуба. – Самой первой – другие будут почитать меня.
– Я заберу тебя с собой, научу очень многому и покажу великие чудеса.
– Я уже видела величайшее из чудес.
– Ты всю жизнь будешь только вынашивать детей.
Джуба кивнула со счастливым видом.
– Если повезет, я принесу ему сотню сыновей.
– Мне будет не хватать тебя.
– Ты моя мать, Номуса, и я бы ни за что на свете не покинула тебя ни ради кого – кроме одного человека.
– Он хочет подарить мне коров.
– Моя семья погибла, ты теперь моя мать, – пояснила Джуба. – Это плата за невесту.
– Я не могу принять плату, ты не рабыня!
– Тогда ты унизишь меня. Я из рода Занзи, и Ганданг говорит, что я самая красивая женщина в стране матабеле. Ты должна назначить лобола в сто голов скота.
Робин велела позвать индуну.
– Плата за свадьбу – сто голов скота, – сурово произнесла она.
– Ты продешевила, – надменно ответил Ганданг. – Джуба стоит во много раз больше.
– Держи скот в своем краале до моего возвращения, – продолжала Робин. – Хорошо ухаживай за ним и следи, чтобы стадо приумножалось.
– Все будет, как ты скажешь, амекази.
На сей раз Робин не могла не улыбнуться в ответ – в улыбке индуны больше не сквозило насмешки, его зубы сверкали белизной, и он был, как и сказала Джуба, по-настоящему красив.
– Береги ее, Ганданг.
Робин обняла и расцеловала подругу – их слезы смешались. Не оглядываясь, Джуба поспешила за высокой стройной фигурой молодого индуны. На голове девушки возвышался узел с пожитками, ее ягодицы под короткой бисерной юбочкой весело подскакивали.
Жених и невеста поднялись на холм и скрылись за перевалом.
Дорога гиен уходила в горы, в туманные безлюдные долины, поросшие вереском и усеянные серыми камнями причудливых очертаний. Она шла мимо частоколов и бараков для невольников, о которых рассказывала Джуба, мимо рынков, где белые и черные вели отвратительный торг человеческими жизнями, где невольники меняли деревянное ярмо на кандалы и цепи. Однако сейчас бараки пустовали, тростниковые крыши просели и обвисли неопрятными лохмотьями, над прогнившими частоколами витал тошнотворный дух неволи. Робин велела поджечь бараки – ничем другим она помочь не могла.
Миновав покрытые туманом горы, дорога спустилась в темные ущелья и наконец вывела на болотистую прибрежную низменность. Тяжелое пасмурное небо давило удушливой жарой, уродливые баобабы вздымали вверх скрученные артритом ветви, как увечные паломники перед исцеляющей святыней.
Здесь путешественников и застали дожди. На переправе через реку поток унес троих; еще четверо, включая одного из готтентотов, умерли от лихорадки, первый приступ болезни свалил и саму Робин. Трясясь от озноба, в лихорадочном бреду она скользила и спотыкалась в грязи, сквозь которую прорастала трава. Зловонные миазмы поднимались из затопленных до краев болот и серебристыми призраками зависали над ядовито-зелеными полянами меж зарослей чахлых «малярийных» деревьев.
Лихорадка и тяготы последних переходов ослабили людей, которым оставался самое большее день пути
