– Si, si, – льстиво улыбнулся Камачо. – Понял.
– Не огорчай нас больше, мой милый кузен.
Камачо нервно сглотнул.
– Пойду сразу, только отдохну.
– Нет! – Афонсу решительно покачал головой. – Пойдешь сейчас. Стоит англичанину перейти через горы, невольников нам оттуда больше не заполучить. Вот уж двадцать лет, как мы остались без золота, а если и поток рабов иссякнет, мы с отцом очень огорчимся.
Долгий печальный рев рогов куду разорвал тишину темного предутреннего часа.
– Сафари! – Выходим!
Индуны тычками поднимали сонных носильщиков с тростниковых циновок. Лагерные костры почти догорели, превратившись в кучки тлеющих красных углей, подернутых мягким серым пеплом. Получив порцию свежих дров, пламя вновь вспыхнуло, озаряя зонтики акаций пляшущими желтыми отблесками. Белесые щупальца дыма вознесли к безветренному темному небу запах жарящихся лепешек ропоко. Ночной холод и кошмары таяли у жаркого огня, приглушенные голоса звучали громче и бодрее.
– Сафари!
Призрачные силуэты людей тянулись друг к другу, собирались в группы, вырисовываясь все отчетливее на фоне светлеющего неба, на котором рассвет одну за другой гасил звезды.
– Сафари!
Смутный хаос людей и тюков постепенно приобретал упорядоченность. Подобно веренице черных блестящих муравьев-серове, что вдоль и поперек исчертили африканскую землю, поток носильщиков потянулся в сторону мрачно застывшего леса. Проходя мимо майора и Робин, стоявших в проеме колючей изгороди, люди выкрикивали приветствия и пританцовывали, выказывая свою преданность и энтузиазм. Робин смеялась вместе с ними, а Зуга добродушно подбадривал.
– Мы остались без проводника и не знаем, куда идем. – Робин взяла брата под руку. – Что ждет нас впереди?
– Если знать, будет не так интересно.
– С проводником надежнее.
– Ты думала, я все это время на охоту ходил? – улыбнулся Зуга. – Я дошел до самых предгорий, дальше, чем добирался этот чванливый португалец и любой белый человек – не считая, конечно, отца. Не волнуйся, сестренка, я буду твоим проводником.
Робин вгляделась в его лицо в свете разгоравшейся зари.
– Я догадывалась, – кивнула она.
– Горы там крутые и труднопроходимые, но в подзорную трубу я разглядел два прохода, которые кажутся подходящими…
– А что дальше?
Зуга засмеялся:
– Вот это мы и выясним. – Он обнял сестру за талию. – Что может быть увлекательнее?
Робин продолжала рассматривать лицо брата. Недавно отпущенная борода подчеркивала сильную, упрямую линию подбородка, на губах играла по-пиратски бесшабашная ухмылка. Робин понимала, что человек с обычным складом ума никогда не задумал бы и не организовал подобную экспедицию. Зуга был храбр, и доказал это в Индии, однако, глядя на его зарисовки и акварели и читая наброски для будущей книги, Робин обнаружила в нем душевную тонкость и воображение, о которых прежде не подозревала. Такого человека нелегко узнать и понять до конца.
Может быть, ему и стоило рассказать о Саре и мальчике и даже о Мунго Сент-Джоне и той ночи в каюте «Гурона». Когда брат смеялся вот так, суровые черты его смягчались, лицо светилось добротой, в глазах сверкали зеленые искорки.
– Для того мы и приехали, сестренка, чтобы поразвлечься!
– И еще за золотом, – поддразнила она, – и за слоновой костью.
– Да, черт побери, еще за золотом и слоновой костью! Вперед, сестренка, все еще только начинается!
Зуга двинулся, прихрамывая, следом за колонной, хвост которой исчезал в акациевом лесу. Раненую ногу приходилось беречь, опираясь на палку. Робин на минуту замешкалась, глядя брату в спину, но, пожав плечами и отбросив все сомнения, побежала его догонять.
В первый день носильщики шагали бодро и охотно, по ровной долине идти было легко, и Зуга объявил тирикеза – двойной переход. Караван, хоть и двигался неторопливо, оставил позади много миль серой пыльной дороги. Ближе к полудню наступила жара. Безжалостное солнце высушивало пот, оставляя на коже крохотные кристаллики соли, сверкавшие в лучах солнца, как алмазы. Жаркий полдень пришлось пережидать в тени. Люди лежали как мертвые и лишь ближе к вечеру, когда заходящее солнце создало иллюзию прохлады, рев рога снова поднял их на ноги. Вторая половина тирикеза длилась до заката, пока земля под ногами не стала неразличима в темноте.
Костры догорали, голоса носильщиков из-за колючей ограды доносились все тише, перейдя сначала в редкое бормотание, потом в тихий шепот. Наконец наступила полная тишина.
Зуга вышел из палатки и беззвучно выбрался из лагеря: «шарпс» за спиной, «кольт» на поясе в кобуре, посох и фонарь в руках. Быстро, подволакивая раненую ногу, он прошагал две мили по свежевытоптанной тропе до упавшего дерева, условленного места встречи, и тихо свистнул.
В полосе лунного света от подлеска отделилась невысокая фигура с ружьем в руках. Зуга сразу признал и настороженную посадку головы, и щуплые плечи готтентота.
– Все в порядке, сержант.
– Мы готовы, майор.
Зуга осмотрел засаду – сержант Черут спрятал людей вдоль тропы. Готтентот хорошо разбирался в местности, и доверие к нему майора возрастало с каждым новым проявлением воинского мастерства.
– Затянемся? – спросил Ян Черут, закусив чубук глиняной трубки.
Зуга покачал головой:
– Не кури, они учуют запах дыма.
Сержант неохотно сунул трубку в карман.
Майор выбрал позицию в центре засады и устроился поудобнее у ствола упавшего дерева. Он со вздохом опустился на землю, неуклюже вытянув перед собой раненую ногу – после тирикеза предстояла еще долгая утомительная ночь.
До полнолуния оставалось всего несколько дней, но уже теперь в свете, можно было читать. В кустарнике шелестели мелкие зверьки, и приходилось все время быть настороже, чтобы что-то расслышать за ночными шорохами.
Хрустнул гравий. Зуга тихо свистнул, и Ян Черут известил о своей готовности, прищелкнув пальцами – такой звук издает черный жук-скарабей. Луна низко повисла над холмами, ее свет, пройдя сквозь кроны деревьев, ложился на землю серебристыми и черными тигровыми полосами, обманывая зрение.
В кустах что-то мелькнуло, раздался шорох босых ног на песчаной тропке. Внезапно прямо перед Зугой возникли безмолвные крадущиеся тени – восемь, нет, девять. Каждый нес на голове громоздкий узел. Майор вскипел от негодования, но в то же время ощутил мрачное удовлетворение от того, что ночь прошла не напрасно.
Первый из цепочки поравнялся с упавшим деревом. Зуга поднял ствол «шарпса» вверх и нажал на курок. Выстрел прозвучал в тишине, как удар грома. Ночь разорвалась сотнями оглушительных эхо, перекатывавшихся по замершему в страхе лесу.
Девять темных фигур словно окаменели. Не успел звук выстрела утихнуть, как готтентоты Черута с громкими криками налетели со всех сторон. Их нечеловеческий вой леденил душу, заставив вздрогнуть даже Зугу, а на жертв этот звук оказал поистине волшебное действие. Уронив тюки и оглашая лес жалобными воплями, они рухнули на землю, парализованные суеверным ужасом. Раздались удары дубинок по черепам и съежившимся телам – визг и вопли зазвучали с новой силой.
Люди Яна Черута немало потрудились, вырезая дубинки, и теперь пускали их в ход с жадным ликованием, стремясь расквитаться за бессонную, унылую ночь в засаде. Сержант Черут почти потерял голос от возбуждения и лишь визгливо тявкал в самой гуще схватки, как обезумевший фокстерьер,
