приковало внимание людей к наукам, непосредственно связанным с нею, и о «фантазиях» великого ученого как-то подзабыли. Однако забывать о них, судя даже по нашему ограниченному объемом сборнику, мягко говоря, рановато. Пусть это всего лишь частица, крупица творческого наследия, но крупица-то воистину золотая. Ибо освящена вдохновением гения.
В старинных словарях гений толкуется как человек с высшим творческим умом, с высоким даром, для всего рода человеческого трудящийся. Говорят: Данте закрыл Средневековье и открыл Возрождение. Кеплер открыл для человечества законы движения небесных светил. Пушкин вывел русскую литературу на мировую дорогу. Всякий раз гениально одаренный творец один как бы подытоживает наработанное до него всеми, и затем один пролагает в будущее пути для всех.
Ни у кого нет сомнений: Константин Эдуардович Циолковский проложил пути-дороги для космической мысли человечества. Это в общем и целом. А применительно к предмету нашего разговора о научной фантастике? Каким ее традициям он наследовал? Какие произведения этого жанра читал или, допустим, мог читать?
Для ответа на эти вопросы надо, видимо, попытаться представить читателю развитие жанра НФ от его истоков вплоть до конца XIX века, когда и появились первые творения Циолковского.
Русская фантастика уходит своими корнями в древность незапамятную, во времена доклассовых, дообщинных отношений. Мифы и поверья языческой старины одушевляли обитателей всех стихий — небес, воды, земли, огня. Сама планета представлялась существом живым: реки уподоблялись венам, леса — волосяному покрову, рокот громов и говор дубрав — человеческой речи. Истинным кладезем фантастического стала волшебная сказка. Ее герои одолевают просторы на ковре-самолете, заглядывают в чудесное говорящее зеркальце — как бы прообраз современного телевидения, оживляют умерших водою целящей и живой, восседают в алмазном вертящемся дворце, из окон коего вся Вселенная видна. Не менее чудесны их взаимоотношения с, казалось бы, неумолимым Хроносом — Временем. Для одних сказочных персонажей оно растягивается, как тетива лука, для других — сжимается, как шкура змеи на огне, или вовсе перестает существовать. И все таки не эти многоразличные чудеса главное в сказке. Главное — поиски героем некоего тридевятого царства, где явлено дивное согласие природы и человека, где вообще отсутствует зло.
Чем заканчиваются волшебные сказки? Победою героя над силами тьмы, началом счастливой гармонии быта и бытия в его судьбе. Индивидуальной судьбе, поскольку счастье и сказке герою удается добыть только для себя самого. Однако с возникновением классового общества фантастике пришлось решительно перестроиться, обрести черты социальности, пытаться отыскать ключи для благоденствия не одного человека, но всех людей. Так родилась утопия, мечта о счастье всеобщем, о граде Китеже, Беловодье, воплотившая в себе народный идеал Правды.
Трудные, мучительные поиски этого идеала русской общественной мыслью были подытожены в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» — нашей первой социалистической утопии, созданной в казематах Петропавловской крепости в 1863 году. «Разумеется, сейчас картина будущего, нарисованная Чернышевским, может нам показаться наивной, — отмечал в предисловии к сборнику русской фантастики второй половины XIX — начала XX века „Вечное солнце“ его составитель С. Калмыков. — Ведь мы сами живем в том обществе, которое старался предвидеть писатель. И все-таки давно уже было отмечено, что ни одно произведение русской литературы XIX века не оказало такого мощного прямого воздействия на жизнь своих читателей. Героям Чернышевского подражали тысячи молодых людей. Номера „Современника“ с романом зачитывались до дыр, книга переписывалась от руки». Особое внимание привлекал «Четвертый сон Веры Павловны», своеобразная утопия в утопии. Осуществление этого сна мыслилось писателем через столетия, не ранее. Зачаровывало видение будущего, где счастливые труженики обитают в хрустальном дворце среди цветущих нив, где бывшая пустыня обращена в благодатнейший сад, где владычествуют Мир, Вдохновение, Свободный Труд, Красота.
Быть может, чувствуя нехватку инженерных предначертаний в «Четвертом сне», Чернышевский через несколько лет снова возвращается к мыслям о грядущем. После смерти мыслителя в его бумагах обнаружился, в частности, рассказ «Кормило Кормчему», написанный в Александровском Заводе в форме восточного сказания. По существу это острый политический памфлет, главная мысль которого такова: сколь высоко ни разовьется техника, она не принесет счастья человечеству, пока существует социальное неравенство («Не потому бедность между людьми, что мало у них сил на работу, а потому, что нет правды между людьми»). Сама «инженерная — мысль» в памфлете необычайно интересна, как бы подготавливая многие разработки Циолковского (например, в «Будущем Земли и человечества»). Чернышевский, в частности, пишет, заглядывая в Завтра:
«(5). И надобно, чтобы была такая машина, которая брала бы всякую силу на земле, и в воде, и в воздухе, и в небе, и у солнца, всякую большую силу, которая даром…
(7). И годится она для всякой работы, и большой и малой. И малая работа ей: варить, и печь, и прясть, и ткать, и шить; и строить дома и топить; и возить людей; и возить товары; и пахать землю; и сеять и жать, и собирать хлеб.
(8). И побольше работы ей: чтоб не было ни песчаных степей, ни соленых пустынь, никакой бесплодной земли на лице земли; покрывать лицо земли плодородной землей; и делать равнины и долины, как нужно, и холмы и горы, как нужно, и бросать воду под облака дождем; и сосать воду из облаков, чтобы не было лишнего дождя; и дуть ветром, как нужно, и ставить до облаков загородки от ветра; и делать ветер и тихую погоду, как нужно; и наводить облака и разгонять облака, чтобы был вид земли, какой нужно, и почва земли, какую нужно, и дождь и ясная погода, как нужно».
Не правда ли, идея подобной машины сделала бы честь и современному фантасту?
Кстати о машинах, в частности, о машине времени. В сотнях литературоведческих книг и статей пальма первенства в «изобретении» машины времени отдается безраздельно Герберту Уэллсу. Не умаляя заслуг этого действительно крупного писателя-фантаста, все же припомним: роман «Машина времени» опубликован впервые в 1895 году. Однако более чем за полстолетия до этого появился роман Александра Вельтмана «Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский» (М., 1836. Т. 1, 2). Главный герой этого произведения путешествует в глубокую древность на «гиппогрифе» — машине времени!
Продолжая мысль об «инженерной оснастке» в научно-фантастических произведениях прошлого столетия, отметим богатство вымысла, качество прогнозирования у наших соотечественников. Именно они, заглядывая в завтра, увидели в нем и централизованное снабжение городов горячей водой, и поселения на дне моря, и парашюты, и крылатые «воздушные дилижансы», и водолазное снаряжение, и бунт машин против их создателя — человека, и даже, увы, использование отравляющих боевых газов и всеразрушительных бомб наподобие термоядерных. Однако сама по себе вся эта «машинерия» не играла решающей роли в создании художественного образа будущего — в отличие, например, от фантастики западной. На первое место ставились проблемы социальные, все та же мечта о благоденствии всеобщем, всечеловеческом. Так, один из родоначальников НФ не только в русской, но и в мировой литературе, философ и энциклопедист Владимир Одоевский размышлял в «Психологических заметках»:
«При всяком происшествии будем спрашивать самих себя, на что оно может быть полезно, но в следующем порядке:
1-е, человечеству,
2-е, родине,
3-е, кругу друзей или семейству,
4-е, самим себе.
Начинать эту прогрессию наизворот есть источник всех зол, которые окружают человека с колыбели. Что только полезно самим нам, то, отражаясь о семейство, о родину, о человечество, непременно возвратится к самому человеку в виде бедствия».
Если составить достаточно полную антологию русской фантастики XIX века, то в ней, к удивлению многих, заблистают имена Льва Толстого и Достоевского, Гоголя и Гончарова, Некрасова и Короленко.
