которой ее младшему братцу вовсе не полагалось находиться.
Она взяла свою тарелку и вздернула подбородок.
— Как думаешь?
К. А. сел, скрестив руки и опустив голову. Он привык к тому, что Моргана вечно манипулировала им.
— Да, полагаю, ты права.
— Я тоже так думаю.
Она принялась убирать тарелки так, как это делала Ивонн, складывая в стопку. Их тяжесть была приятна ей.
— Поговорим о другом. Думаю, мне нужно извиниться перед Ундиной. Она, наверное, волнуется…
— Уж это да! Прошлой ночью ты вела себя как настоящая стерва.
Моргана откинула волосы назад.
— Я с этим разберусь.
— А Нив? С ней ты тоже вела себя отвратительно.
— Разумеется.
Кукольное личико Нив всплыло у нее перед глазами, и Моргана снова почувствовала желание двинуть по нему изо всех сил.
Маленькая гнида!
— Я извинюсь перед Нив. Она же моя подруга.
Моргана забрала последние тарелки и направилась в кухню, чувствуя, что стала лучше, чище и полностью владеет собой.
— Слушай, — крикнула она от раковины, — не волнуйся обо мне. И насчет тарелок тоже, я о них позабочусь.
Она высунула голову в дверной проем. К. А. сидел за столом, все еще скрестив руки и опустив глаза.
— Спасибо за оладушки, Кака.
— Ага, на здоровье, — буркнул он, не поднимая головы.
Моргана нахмурилась и вернулась на кухню. С ними — Ундиной и Нив — она разберется позже. Прямо сейчас ей надо разобраться в своих мыслях. Нужно понять, как долго она отсутствовала прошлой ночью, что произошло после ее ухода, почему она ушла и сколько времени провела в лесу.
Она плеснула на губку мыла с запахом лимона и принялась тереть посуду, сначала столовые приборы, потом бокалы, потом тарелки. Ей нравилось ощущение теплой воды, струящейся по рукам, но злость не проходила. Хотелось что-то сделать, что-то изменить. Почему это произошло именно сейчас? Почему она снова начала бродить во сне? Словно в поисках ответа, Моргана окинула взглядом кухню. Глаз остановился на наборе ножей, висевших на магнитной полосе над раковиной, словно отряд толстых средневековых солдат, построившихся в шеренгу. Вспомнились кадры из того старого фильма, «Керри». Что, если они пришли за ней? Умом Моргана понимала, что это не так, но вот бы они нацелились в Мотылька, эту омерзительную сволочь, так унизившую ее. Она представила, как весь набор ножей летит ему в голову, и от этого жуткого зрелища почувствовала себя лучше. Если бы она только могла… Если бы она только могла чуть лучше держать себя в руках…
Поворачивая тарелки под струей воды, она обнаружила, что шепчет: «Давай, давай, давай…»
Разумеется, ничего не изменилось. Ни на йоту. Она попыталась говорить быстрее, словно автомат, потом медленнее, потом даже умоляющим тоном и наконец просто заорала:
— Давайте, мать вашу так! Шевелитесь!
— Что? — изумленно отозвался К. А. из гостиной, где он смотрел футбольный матч с испанцами. — Морри, ты в порядке?
— Все отлично. Просто пытаюсь оттереть сковородку.
Ей хотелось плакать. Как давно она не плакала? Но и теперь она смогла выдавить из себя лишь те же сухие истерические всхлипы, как и в тот далекий день в лесу. Ее наполняли стыд и бессилие, и воспоминания о прошлой ночи только углубляли их.
Внезапно она отвернулась от раковины.
«Пошли они все. Пошел ты, Мотылек. И ты тоже, Ундина».
Пройдясь вдоль обеденного стола, она прихватила ключи, потом накинула куртку.
— Я иду в магазин! — крикнула она К. А. — Нужно мыла купить.
Что ей действительно было нужно, так это найти Мотылька. Стоит ей увидеть его, и станет легче.
Она захлопнула за собой дверь, и то ли от хлопка, то ли по какой-то иной причине ножи, все до одного, рухнули в раковину.
Вот ведь придурок!
Это было первое, о чем подумала Ундина, проснувшись наутро после вечеринки. Перед ней витали зеленые глаза Джеймса Мозервелла, в ушах звучал его голос — пронзительный, самоуверенный: «Я лечу только на зажженный огонь».
Да что с ним? Он разговаривает как герой комиксов. Мотылек! Тоже мне… Он был ей противен — с его зализанными волосами, плейбойской эспаньолкой и прочими дешевыми средствами произвести впечатление.
Она села на кровати и принялась собираться с мыслями. Где-то внизу играла музыка — «Флейм». Опять.
«Боже, меня тошнит от этой группы», — подумала Ундина.
Она знала наизусть тексты всех песен их первого альбома, который назывался «Лети», но сегодня утром что-то в игривом голосе их неуравновешенного солиста бросало ее в дрожь.
Она взглянула на другую сторону кровати. Постель была смята, подушка валялась на полу. Кто ее сюда принес? Кто-то спал рядом с ней? Она была в той же самой одежде — в черной футболке и джинсах, однако сандалии с длинными ремешками кто-то с нее снял, а еще развязал красный шарф — она поняла это, проведя руками по недлинным, до плеч, африканским косичкам. И сережки кто-то вынул из ее ушей…
Одно имя всплыло у нее в голове.
Она понюхала свою футболку, ожидая почувствовать запах сигаретного дыма с примесью острого аромата высохшего пота, но вместо этого оказалось, что та пахнет маминым кондиционером для белья, словно только что была вытащена из сушилки.
«Ха, — подумала Ундина, — ну, по крайней мере, от меня не воняет».
Снизу снова послышалась музыка. Песня раздражала ее — она казалась чересчур агрессивной, злобно-дразнящей, ввинчивающейся в мозг, словно какой-то хитрый червь, — но Ундина не могла удержаться от того, чтобы не подпевать.
Стряхнув последние остатки сонливости, она направилась вниз.
