Гегель выделяет логику внутренней динамики этой системы. В ней действия взаимно обусловливают друг друга. И хотя индивиды действуют на основе неполного понимания, система функционирует как целое на основе своей собственной логики более высокого порядка. В этом Гегель усматривает «хитрость разума». Действующим в этой системе индивидам нет нужды знать ее логику, направление ее развития. Такой подход говорит о подлинной социологической проницательности Гегеля: при взаимодействии многих индивидов могут возникать результаты (и социальные структуры), которые не предполагало ни одно действующее лицо.
Бросается в глаза, что Гегель вплотную подходит к теории кризисов, которые присущи laissezfaire (радикальному) капитализму. Предоставленная сама себе капиталистическая система посредством экспансии, концентрации капитала, обнищания широких слоев населения и классовой поляризации ведет к империализму (243–248). Но в этот момент вмешиваются корпорации и полиция, которые устанавливают упорядоченное, тесно связанное сообщество, или, в гегелевской терминологии, «государство». Другими словами, Гегель отличается и от laissezfaire (радикальных) либералистов, и от марксистов он очерчивает третий путь. По его мнению, капитализм представляет собой расширяющуюся систему, которая не выживет, если ее, как требовали либералисты, предоставить самой себе. Он также не думает, что капитализм будет «преодолен» посредством революции, как это предполагали марксисты. Гегель считал, что государственные служащие, бюрократия, смогут управлять рыночной экономикой. Они должны предохранять ее от ее собственных саморазрушительных тенденций. Соображения Гегеля по этому поводу напоминают решения, предпринимаемые в рамках современного государственно регулируемого корпоративного капитализма. Государственная администрация (и корпоративные организации) должны одновременно и регулировать и прокладывать путь для капитализма. (Используя анахронически современные политические термины, можно было бы назвать Гегеля первым социал-демократом).
Гегель считал, что вмешательство корпораций и государства является необходимым для капитализма. Это противопоставляет его либералистам, по мнению которых, капитализм может существовать сам, а правительственное вмешательство является злом [См. точку зрения Кейнса на государство и капитализм, Гл. 17.]. Гегель также допускает возможность государственного и корпоративного регулирования развития капитализма. Это противопоставляет его тем марксистам, которые утверждают, что государство и корпорации являются в основном только пассивными институтами по обслуживанию капитализма, не обладающими способностью руководить согласно их собственным политическим принципам.
Понятно, что здесь Гегель только теоретически указывает на выход, и, конечно же, он не решает вместо современных экономистов и политических деятелей практические проблемы. Также нельзя считать, что Гегель сумел обеспечить окончательное решение всех теоретических проблем — например, относящихся к взаимосвязям государства и индивида.
Исходя из своего понимания «системы потребностей», то есть рыночной экономики, основанной на неупорядоченных частных интересах, Гегель не разделяет веру Канта в то, что отрытая публичная дискуссия приведет к универсальной истине. Граждане, участвующие в политических обсуждениях, не придут к универсальной истине, беспристрастному пониманию «истинной картины в целом». Конечно, обсуждение полезно как средство преодоления ограниченности личных мнений и заблуждений. Оно полезно и как средство обучения граждан. Но публичная дискуссия между гражданами всегда будет ограничена социальным положением, которое они занимают в обществе и в истории. Здесь разум все еще не является универсальным. Всеобщая, объективная истина впервые появляется в конце человеческой истории и будет найдена в государстве, а не в группе внутри общества. Но, согласно Гегелю, просвещенные и свободные должностные лица потенциально представляют и истину, и всеобщие интересы. Собственная же гегелевская теория, как своего рода выражение ретроспективной мудрости Минервы, дает понимание того, чем является эта истина. Во многом учение Гегеля — это философия изменения. Будучи современником Французской революции и многих других драматических событий, Гегель научился смотреть на историю как на «скачкообразный» и захватывающий формативный процесс. Мы можем понимать исторические изменения, лишь размышляя впоследствии о том, что случилось. Мудрость принадлежит сумеречным часам заката.
Критика взглядов Гегеля
В адрес философии Гегеля выдвинуто много критических аргументов. Мы кратко упомянем некоторые из них и покажем, как на них можно было бы ответить с позиций симпатизирующих Гегелю интерпретаций.
Среди прочих это замечание выдвинул и Кьеркегор. Он защищал индивида от философской системы, в которой, по его мнению, уникальное, индивид, поглощается универсальным — государством и историей.
В принципе, верно, что в гегелевской философии индивид, подобно морали и религии, субординирован относительно системы (социального целого). Например, Гегель не считал, что личность может вмешиваться в историю: история не творится так называемыми крупными государственными деятелями. Скорее те, кого мы считаем великими, используются историей — часто без понимания с их стороны того, что они действительно делают. Наполеон считал, что он собирается объединить Европу, но история использовала его, чтобы поддержать новый национализм. («Хитрость разума»). История движется своими объективно разумными шагами, независимо от того, понимают или нет современники, что они делают. История обладает своей собственной логикой, которая может быть ложно истолкована действующими историческими персонажами.
На первый взгляд, возражение Кьеркегора кажется правильным. В каждом из нас имеется нечто глубоко личное — например, страх смерти и наше собственное самосознание. Исторически и социально может быть обусловлено то, какой формой они обладают, но не то, что это моя смерть и что это мое сознание. В этом смысле нравственность и религия действительно не представлены подобающим образом в гегелевской системе. По-видимому, есть основания сказать, что индивид вместе со своими моральными и религиозными проблемами не занимает в ней надлежащее место. Однако Гегель, вероятно, сказал бы, что кьеркегоровский «индивид» (hin enkelte) является абстракцией. Конкретный человек всегда причастен определенным историческим и социальным взаимосвязям. Поэтому мы правильно подчеркиваем их значение. Только понимая все взаимосвязи, в которых человек обнаруживает себя, мы будем способны к его конкретному пониманию. Тотальность взаимосвязей является конкретной и истинной. Часть или аспект всегда дают нам абстрактную и частично истинную картину.
Кроме того, «тотальность», целое, является процессом. Трансцендентальные горизонты познания исторически эволюционируют. Истина не может быть постигнута с помощью статических понятий. Мы познаем истину, тотальность конкретных взаимосвязей — лишь оглядываясь назад на весь исторический процесс с его диалектическими напряженностями и скачками.
В дополнение к таким философским аргументам против индивидуализма Гегель также располагал и политическими доводами. Для модернизации Германия нуждалась в объединении, и в этот период времени индивидуализм был синонимичен региональному сепаратизму. Гегель выступал против индивидуализма, потому что он был за объединение Германии.
Этот момент связан с другим стандартным возражением.
Сейчас в свете последних полутора веков немецкой истории нам легко осуждать Гегеля за поддержку германского объединения с целью усиления немецкого государства. Но делать такой вывод было бы явным анахронизмом. В его время для политически сознательных немецких граждан было разумным стремиться к усилению государства. И, несмотря на то, что иногда Гегель, по-видимому, верил в то, что является почти всеведущим, вряд ли мы можем считать, что он должен был бы знать о немецких трагедиях нашего столетия и, следовательно, разделить ответственность за них. Исследования показывают к тому же, что из-за
