цензуры изложенное в Философии права не совпадает полностью с собственными взглядами Гегеля. В узком кругу Гегель высказывал более либеральные взгляды [Здесь мы имеем в виду работу: K.-H.Ilting'a в Hegel's Political Philosophy. Problems and Perspectives. Ed. by Z.Pelczynski. — London, 1971.].
Касаясь вопроса об отношении Гегеля к тоталитаризму, мы можем сказать, что «официальный» Гегель, которого мы встречаем, например, в Философии права, поддерживает современное ему Прусское государство (приблизительно 1820-х гг.). Во многом идеал, публично провозглашенный Гегелем, является авторитарным, но не тоталитарным и не фашистским [Маркузе (H.Marcuse. Reason and Revolution. Hegel and the Rise of Social Theory. — New Yoric, 1960) утверждает, что Гегель был далек от фашизма, поскольку поддерживал конституционное государство, управляемое в соответствии с правом.]. Он поддерживает конституционно сильное правительство и решительно выступает против взглядов, согласно которым диктатор должен управлять в соответствии с собственными прихотями. Гегель является приверженцем государства, которое управляется согласно закону и праву, и презирает иррациональность, тогда как фашисты восхваляют неконституционное правление и иррациональность (Blut und Boden).
Некоторые радикалы утверждают с негативным подтекстом, что Гегель «консервативен». Но слово «консерватор» имеет несколько значений — как положительных, так и отрицательных [См. Гл. 16.]. Какое из них выбирают, зависит от занимаемой позиции.
Если «консерватором» мы называем «сторонника сохранения stutus quo», то Гегель — не консерватор. Согласно Гегелю, мы не можем всегда «сохранять» существующие формы правления, так как все существующее подвержено историческим изменениям. Итак, Гегель находится в явной оппозиции статическому консерватизму.
Историческое изменение совершается путем качественных скачков. Рассматриваемый с этой точки зрения Гегель предстает почти «полным радикалом»: изменения неизбежны и происходят с помощью переходов, имеющих далеко идущие последствия.
Но в то же время Гегель утверждает, что все существенное всегда сохраняется в форме более высокого синтеза. Неизбежные качественные скачки всегда ведут к синтезу, который снимает на более высоком уровне и тезис, и антитезис. Таким образом, существующие формы сохраняются, но при этом следует обратить внимание, что ранее «существовавшее» помещается в новую охватывающую взаимосвязь.
В общем интерпретация учения Гегеля в радикальном или консервативном духе зависит от того, что мы подчеркиваем в «снятии» по направлению к новому синтезу, — «отрицание» или «сохранение» [См. раздел Рефлексия, диалектика, опыт этой главы.].
Теория Гегеля о диалектическом снятии гарантирует исторический оптимизм. История включает все самые лучшие аспекты своих предыдущих периодов. Но так ли это? Можем ли мы быть уверенными в том, что наша эпоха синтезировала все хорошее из прошлого? Разве не является невозможной утрата существенных и важных аспектов прошлого? Разве все изменение связано с моментом снятия на пути к более высокому уровню? Как быть с тем, что большинство изменений является результатом конфликтов между различными группами и культурами, в ходе которых одни теряют, а другие приобретают? И не представляет ли философия Гегеля легитимацию исторических победителей, легитимацию, которая может быть политически «близорукой»?
Можно ответить, что мы не собираемся получить сегодня великий всеобъемлющий синтез, при котором ничто не утрачивается. Он может быть достигнут только в конце истории. Но это обещание преобразует всю теорию диалектического снятия в нечто абстрактное и спекулятивное, подобное благодушной надежде на то, что «в конце концов все будет хорошо».
Кроме того, можно возразить, что именно история, а не мы, решает, что достойно сохранения. То, что отдельная группа может воспринимать как потерю, является в действительности — в свете истории — либо нейтральным, либо положительным. Но этот ответ близок к оппортунистическому решению проблемы соотношения добра и зла. Добром является то, что произошло! Однако при таком подходе трудно догадаться, чем же «собственно» является добро, так как часто нелегко определить, куда же движется история.
Гегель утверждает, что критерии справедливого и правильного находятся в пределах горизонтов понимания, которыми нас всегда обеспечивает история. Объективного естественного права не существует. Правыми оказываются те, кто стал победителем. Это значит, что для нравственности в гегелевской философии нет места.
Против этого аргумента можно возразить, что, согласно Гегелю, целью истории является разумное и свободное общество. Эта цель является объективной и внеисторической.
Но, возможно, этот контраргумент мало убедителен, так как эта цель является частью будущего, а каждый индивид должен смотреть на мир с присущей ему точки зрения.
В определенном смысле «нравственность» занимает важное положение в гегелевском мышлении. А именно, он проводит различие между абстрактным правом, моральностью и нравственностью (die Sittlichkeit) [См. Философию права.]. Первые две сферы соответствуют кантовскому противопоставлению юридического и морального. Но здесь, как и в других местах, Гегель критикует дуалистическое мышление. Абстрактное право и абстрактная моральность на самом деле соединены именно в нравственности. Нравственность — это конкретные семейные, сословные, государственные связи, в которых соединяются абстрактное право и моральность. Итак, центральное место, которое нравственность занимает в мышлении Гегеля, показывает, что было бы заблуждением приписывать ему обратное.
Наконец, самое «решительное» возражение состоит в том, что:
То, что Гегель называет диалектикой, является всего лишь запутанной мешаниной эмпирической науки (психологии) и квазилогики [По-видимому, такой эмпирицистской критики Гегеля придерживается G.Sabine (A History of Political Theory. 3 rd. edition. — London, 1963), вероятно потому, что он никогда не занимался трансцендентальной философией (в частности, этот автор пропускает Канта).].
Это — аргумент в духе радикального эмпирицизма: не существует никаких иных законных методов исследования, кроме методов эмпирической науки и дедуктивной логики. Но этот эмпири-цизм сам является проблематичным.
Итак, мы попытались показать, что диалектика может быть понята как своеобразное «смягчение» трансцендентальной философии. Однако это не означает, что гегелевское диалектическое мышление является беспроблемным и безошибочным.
Глава 21.
Маркс — производительные силы и классовая борьба
Жизнь. Карл Маркс (Karl Marx, 1818–1883) был сыном состоятельного немецкого адвоката еврейского происхождения. В молодости Маркс интересовался греческим материализмом, и его докторская диссертация была посвящена учениям Демокрита и Эпикура. Значительное влияние на него оказало современное ему левое гегельянство.
Одно время он работал журналистом либеральной Рейнской газеты (Rheinische Zeitung). После ее запрета прусским правительством в 1843 г. Маркс уехал в Париж, где установил связи с французскими социалистами. Во Франции он встретился с Фридрихом Энгельсом (Friedrich Engels, 1820–1895), с которым у него возникли длившиеся всю жизнь дружба и тесное сотрудничество. Через Энгельса Маркс познакомился с британской экономической теорией, а также с экономическими и социальными условиями в Англии. (Длительное время Энгельс был владельцем фабрики в Манчестере).
Спустя некоторое время из-за своей политической деятельности Маркс был выслан из Франции и перебрался в Брюссель. В связи с основанием Союза коммунистов Маркс и Энгельс написали программу его
