Мы все разлеглись по разным местам и поплыли и стали охотиться. Я их учил, как ногами грести, как руками, как ружьё заряжать, как дышать при нырке… Мы все кыскали — «кыс-кыс-кыс», и к кому эта цветастая кошка ближе подходила, тот делал «фьюить», будто гарпун летит, и убивал её.
Потом вдруг наша рыбина залезла под кровать, и мы её долго звали — кыс-кыс-кыс! — а она не вылезала.
— Надо нырять, — сказал я шёпотом. — Она в глубоком гроте.
Мы спустились на пол и полезли под кровать, но её там не было. Потом мы её всё-таки увидели и погнались за ней, и я громко закричал, догоняя её, и вдруг мы услышали:
— Что здесь происходит?
Мы вылезли из-под кровати, и я увидел высокого мужчину с газетой в руке. Дверь он не закрыл, он стоял посреди комнаты и глядел на нас. Потом, показывая на меня, спросил:
— Это кто?
Мы молчали. Он положил газету на стол, сел на диван и увидел, как из комнаты в коридор выходит цветастая кошка.
— Чья это кошка? — спросил он. — А, Варя?
— Чужая, папа, — сказала она.
— А он кто? — спросил он и снова показал на меня.
— Мальчик… ну… — и она замолчала.
— Я пойду, — сказал я. — Мне пора, знаете ли…
— Погоди, — сказал он. — Ты как здесь очутился?
Я пожал плечами и стал глядеть в потолок.
Что я мог сказать ему? Вот если бы, например, я помог им картошку донести или спас кого-нибудь из них в Фонтанке, я бы так и сказал. А так… что я мог сказать?
— Я пойду, — сказал я. — Школу ещё рисовать надо.
— Но откуда ты взялся? — снова спросил он.
— До свиданья, — сказал я. — Всего хорошего.
— Что же вы молчите? — спросил он у них.
— Мы играли, — сказал брат.
— Я не об этом спрашиваю.
— Мы играли, — сказала она.
… Но это я услышал уже в коридоре. Я открыл дверь и очутился на лестнице. Кошка выскочила за мной и сразу же куда-то спряталась.
Ветер дул, как и раньше, сильный, и дождь был такой же.
Ужасный был дождь.
Я шёл по улице и думал, как глупо всё получилось, я даже не замечал, куда иду, и удивился, когда понял, где нахожусь. И тут же удивился ещё раз, потому что сообразил, что совсем не помню, откуда я пришёл, как называется их улица и какой у них номер дома. Всё забыл. Начисто.
Так я их больше и не видел ни разу. Как-то всё не так получилось, даже непонятно как. И почему.
Федоро и Алехуано
В общем, было решено — Ленку мы похитим.
Петька и Вовка сказали, что всё это ерунда. Мы с Федькой были тверды.
День назначили — 30 декабря, под Новый год.
Под самый Новый год.
— Запомни, — сказал мне Федька за час до начала. — Входим, стреляем, похищаем. Бесшумно и безмолвно. Моё имя — Феодоро, твоё — Алехуано. Маски готовы? Порядок. Её место в нашем одиноком замке, а не с дядей Мишей…
— Эх, Федька, — сказал я.
— Феодоро, — поправил меня Федька.
— «Феодоро», — передразнил я его. — «Дядя Миша»… Эх ты.
— Ты прав, Алехуано, — не моргнув, сказал Федька, — Её отец, этот старик… инженер… лорд, вернее. Что он ей? Итак, ты готов, Алехуано?
— О да, Феодоро, — сказал я.
— Вперёд! — сказал он.
Мы вышли из моей квартиры и стали медленно спускаться по лестнице на Ленкин этаж. Ночь была холодной и лунной.
— Звони, — шёпотом велел Федька, когда мы спустились, и поправил свою чёрную маску. Я поправил свою и позвонил.
— Кто там? — спросил голос Ленкиной бабушки.
— Новогодняя телеграмма, бабушка, — ласково сказал Федька, и мы достали револьверы.
Дверь открылась.
— Руки вверх! — грозно сказал я, махнув револьвером.
— Руки по швам! — рявкнул Феодоро. — Не кричать, не плакать, не молить о пощаде.
Мы прошли в кухню.
— Куда же руки девать, господи? — сказала бабушка. — Алёшенька, пальто-то всё в мелу.
И она стала меня чистить.
— Жалобы не помогут, — жёстко сказал я.
— Отведи старую женщину в ванную, — велел мне Феодоро.
— Старая женщина, — сказал я. — Иди в ванную. Сиди там тихо, как мышка. Ни стонов, ни криков. Кстати, меня зовут Алехуано.
Бабушка пошла в ванную.
— Где ваше единственное сокровище? — спросил Феодоро.
Бабушка молчала от горя.
— Страх сильнее рассудка, — сказал Феодоро.
Мы посовещались в прихожей и открыли дверь в комнату.
Дядя Ми… старый лорд читал газету и пил чай.
— Где ты прячешь свою дочь, старик? — нагло крикнул Феодоро.
Отец бедной девушки повернулся к нам, и лицо его покраснело от испуга.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
— О, ровным счётом ничего, — сказал Федька. — Ровным счётом. Напомни ему, Алехуано, как бесполезно сопротивление.
— Феодоро прав, сопротивление бесполезно, — сказал я, удивляясь, что он снова пьёт чай, — Где твоя дочь? — крикнул я.
— Моё бедное дитя в той комнате, — сказал испуганный отец. — Будьте к нему снисходительны. Вообще, ребята, это безобразие. У моей Ленки тройка по пению. Вы что, научить её петь не можете?
— Но-но-но! — прикрикнул на него Феодоро. — Алехуано, сходи узнай, не сбежала ли старая женщина. Может, она выпрыгнула в окно?!
Я вышел из комнаты и постучал в ванную.
— Что делает старая женщина? — спросил я.
— Да вот стираю уже целый час, — ответила она из-за двери. — Не желают ли молодые-красивые чаю с домашней ватрушкой?
— В самый раз, — сказал я. — Да побольше. Не вздумай показывать свою скупость.
— Сейчас принесут ватрушку, — сказал я, возвращаясь.
— А-атлично! — проревел Федька. — А пока за мной, Алехуано.
Мы вошли в следующую комнату, но там было пусто. И в шкафу было пусто. И под кроватью.
— Каков лгун? — прокричал Феодоро и бросился обратно. — Где дочь? — прорычал он.
