39
По вечерам Уит уединялся в своем радиоподвале, а мама отправлялась на ужин к друзьям. Круг ее знакомств расширился, к членам клуба «Леварт» теперь присоединились еще и добровольцы из хосписов. В такие вечера я, сидя дома, пропускал в гостиной стаканчик на ночь. Достав из старинного шкафчика джин и тоник, я смешивал их и присаживался на диван. Кожаную обивку этого дивана мама протирала маслом, и пахла она, как седло. Дом был погружен в полумрак, урна на каминной полке поблескивала, отражая свет ламп на лестнице. Отец как бы господствовал над всем домом — что у него никогда не получалось раньше. При жизни он был похож скорее на квартиранта или постояльца гостиницы, который появляется внизу только во время обеда, а потом исчезает в коридорах и занавешенных комнатах своих мыслей. Он знал, что мы простим ему эксцентричность и рассеянность, если он будет оставаться незаметным и нетребовательным. Теперь же по воле мамы, водрузившей урну на каминную полку, он превратился в патриарха — предка, взирающего на нас из священной ниши.
— Я напился, — признался я урне.
Поднявшись с дивана, я направился к гостевой комнате, где Уит готовился ко сну. Прежде чем лечь, он, уже облаченный в широкие трусы и майку, проделывал свой ежевечерний ряд приседаний и отжиманий от пола. Я смотрел, как он пыхтит, и думал о том, о чем никогда и ни с кем не стал бы говорить вслух, — о его отношениях с мамой. Раньше мне казалось, что для моих родителей секс — нечто совсем не важное. Если они им и занимались, то наверняка думали о чем-то своем: отец представлял формулу, описывающую крутизну бедер, а мама беспокоилась, не оставила ли включенной плиту. Спросить у Уита, есть ли у него какие-то планы относительно моей мамы, я не мог.
Он заметил меня в дверях и замер, не закончив упражнения, затем, продолжая держаться на согнутых руках, недоуменно спросил:
— Хочешь присоединиться? А что, давай! Твоей тикалке полезно потренироваться перед стартом.
— Спасибо, но у меня завтра много дел. Приедут читатели из дома престарелых. Придется побегать, таская им книги Даниэлы Стил с крупным шрифтом.
— Вас понял! — просигналил Уит и продолжил отжиматься.
Я поднимался по лестнице, заткнув уши, чтобы не слышать его выдохов.
40
Семья, выбранная мною на этот раз, была самой заурядной. Возле дома стоял мини-вэн, на участке покачивались качели-скамейка, а на веранде позвякивали китайские колокольчики. Меня интересовала именно нормальность, о которой я почти ничего не знал. Я вырос в странном семействе, состоявшем из физика-ядерщика, астронавта и домохозяйки, которая вела свое хозяйство так, как ведут корабль по бурному морю. Я решил, что мне надо изучать «нормальность», как изучают чужой язык и культуру, и чувствовал себя антропологом, отправившимся в экспедицию туда, где живут умеренно счастливые, получающие зарплаты и выплачивающие кредиты аборигены. Фамилия аборигенов, указанная на почтовом ящике, была Донован. Напротив их дома, на другой стороне улицы, рос огромный вяз, ветви которого укрыли мой «олдсмобиль». Становилось холодно. Я не выключал мотор, грея машину, и наблюдал за домом. Вскоре выяснилось, что в нем живут четыре человека: муж, жена и дети-подростки — сын и дочь. Каждый вечер в одно и то же время они собирались дома на ужин.
Во вторник вечером я вышел из машины и приблизился к дому. Светились только два окна в дальней от меня части дома — кухня и столовая. Подозреваю, что папаша был сторонником жесткой экономии, поскольку один раз я слышал, как он орал на детей: «Выключайте свет! Я еще не владелец электростанции!» После этого свет погас, а потом со второго этажа послышался шум фена.
Я обогнул дом и с облегчением вздохнул: собака находилась внутри. Пес был очень противный, избалованный, и даже его кличка Лэдди мне не нравилась. Дом стоял на сваях, и зазор между полом и землей, достаточно высокий, позволял мне туда заползти. Я протиснулся между бревнами и ощупью двинулся вперед, ориентируясь на раздававшиеся сверху голоса. В одном месте сверху, между половицами, пробивался свет. Там же слышались шаги и стук собачьих лап с когтями по древесине. Я удобно устроился — здесь можно было даже сесть — и обратился в слух. Похоже, я сидел прямо под обеденным столом.
— Тренер говорит, что мне надо набрать вес, — сказал мальчик.
— Набрать, сбросить, никто не доволен своим весом! — проворчал в ответ отец. — Вы лучше полюбуйтесь, как он жрет! Уплетает, как гребаная свинья!
— Послушайте, можем мы хоть раз спокойно поужинать? — вмешалась мать.
— Ты меня спрашиваешь? — переспросил отец. — Лучше спроси своего сыночка!
— Папа, я есть хочу, что тут такого?
— Да ешь сколько хочешь, хоть лопни, твое дело. Все, что я требую, это соблюдения приличий за столом.
Повисла пауза. Потом раздался голос дочери:
— Мы опять забыли помолиться.
— Блин! — отреагировал папаша.
— Ты сам ввел этот обычай, Макс, — сказала мать, — и сам же о нем забываешь.
— Ладно, сейчас помолимся. Эй, Мэтью, а ну-ка наклони свою башку и прикрой гляделки! — Папаша прочистил горло и произнес: — Отче наш, благослови нашу трапезу, да будет она нам во благо и в радость. Помоги всем, кто нуждается в твоей помощи, и нам тоже помоги. Аминь.
— Аминь, — откликнулись остальные.
— Теперь можно есть? — спросил Мэтью.
— Ешь, — разрешил папаша.
— А я толстая, как вам кажется? — спросила дочка.
— Толстая, так ешь поменьше, — ответил отец.
— Не обижай ее! — сказала мать.
— По-моему, у меня бедра толстые, — не слушала их дочка.
— Все у тебя в порядке с твоими чертовыми бедрами, — успокоил ее папаша.
— Одолжи мне мясца, — пошутил Мэтью. — У тебя лишний жир, а мне веса не хватает. Тренер говорит, что мне надо срочно набрать пятнадцать фунтов.
— Заткнись и лопай стейк! — цыкнул на него папаша. — Вся гребаная семейка чем-то недовольна. Все хотят быть другими. Толще, тоньше, умней, красивей. Вот видите эту рожу? Это моя рожа. Рубильник, брыли — все мое. И другой рожи мне не надо!
