прославленный мозг Кейзина начал работать на полных оборотах. Тридцать галлонов воды на двоих означают галлон в день в течение двух недель. Вода? Что-то еще связано с водой у меня в сознании. Салли и вода.
Вертолет снова сел на окраине лагеря, и Лорен с пилотом подошли к палатке. Лорен покачал головой.
– Ничего. Перекусим и отправимся. Ты уж дома сам все объяснишь.
Я кивнул в знак согласия, не сообщая о своих планах, чтобы не вызвать споров.
– Ну, Бен, мне очень жаль. Ничего не могу понять. – Лорен делал себе сэндвич из хлеба и холодного мяса сернобыка, смазывая его горчицей. – Ну, это не последнее разочарование в нашей жизни.
Двадцать минут спустя весь багаж Лорена был уже в вертолете, и пока пилот заводил мотор, мы попрощались.
– Увидимся в веселом Йо-бурге. Присмотри за моими клыками.
– Доброго пути, Ло.
– До конца, партнер?
– До конца, Ло.
Он нырнул под вращающийся ротор и сел в пассажирское кресло вертолета. Вертолет поднялся, как толстый шмель, и полетел над вершинами деревьев. Шмель? Пчелы? Боже, вот что меня терзало.
Пчелы, птицы и обезьяны!
Я схватил Салли за руку, удивив ее своим возбужденным видом.
– Салли, мы остаемся!
– Что? – Она уставилась на меня.
– Мы кое-что не заметили.
– Что именно?
– Птиц и пчел, – сказал я.
– Ах ты старый хам, – сказала она.
Мы разделили воду на пятнадцать и двадцать галлонов. Это даст слугам половину галлона в день на каждого на два дня, достаточно, чтобы безопасно добраться до воды. У нас с Салли по галлону в день на десять дней. Я оставил себе лендровер, убедившись, что баки у него полны и есть еще двадцать пять галлонов в запасных канистрах. Оставил также радио, палатку, постели; набор инструментов, включая лопату, топор и кирку, веревку, газовые лампы и запасные цилиндры, фонарик и десяток запасных батареек, консервированную пищу, дробовик Лорена и полдесятка коробок патронов, вместе со всем личным имуществом моим и Салли. Остальное оборудование было нагружено на грузовики, и, когда все слуги уже забрались на борт, я отвел в сторону старого матабеле.
– Мой старый и уважаемый отец, – заговорил я на синдебеле, – я слышал, ты говорил о великой загадке, которая живет в этих холмах. Прошу тебя, как сын и друг, расскажи мне об этом.
Потребовалось несколько секунд, чтобы он справился с изумлением. Тогда я повторил фразу, сообщенную мне Тимоти Магебой. Это тайный код, сигнал того, что человек посвящен в самые большие тайны. Старик разинул рот. Теперь он не мог не ответить на мой вопрос.
– Сын мой, – негромко заговорил он. – Если ты знаешь эти слова, то должен знать и легенду. Во времена, когда скалы были мягкими, а воздух туманным, – традиционное выражение величайшей древности, – мерзость и зло царили в этом месте, его победили наши предки. Они наложили смертельное проклятие на эти холмы и велели стереть зло с земли и из умов людей навсегда.
Снова эти слова, точно в таком порядке.
– Это вся легенда? – спросил я. – Больше ничего?
– Больше ничего, – ответил старик, и я знал, что он говорит правду. Мы пошли к ожидавшим грузовикам, и я вначале обратился к Джозефу на шангаанском:
– Иди с миром, друг мой. Веди машину острожно, заботься о тех, кто едет с тобой, они для меня очень ценны. – Джозеф разинул рот. Я повернулся к слугам и сказал на сечуана:
– Паук шлет вам привет и желает мира. – Все они застыли, когда я назвал свое прозвище, но когда они отъезжали и опомнились от изумления, я слышал, как они шумно смеются моей шутке. Потом грузовики исчезли среди деревьев, и вскоре шум их моторов сменился вечной тишиной буша.
– Знаешь, – задумчиво сказала Салли, – кажется, я попалась. Я в двухста милях от ближайшего жилья наедине с человеком, в чьей морали я сильно сомневаюсь. – Потом хихикнула. – Ну разве это не замечательно?
Я нашел место на краю обрыва, где можно было склониться через край, придерживаясь за ветви большого молодого дерева – бабуиновой яблони. Оттуда открывался хороший вид на весь обрыв и на открытую местность внизу. Салли стояла снизу, рядом с молчаливой рощей, и я ее хорошо видел.
Солнце, казалось, находится справа от нее, хотя мне оно светило прямо в глаза. Оно было всего в десяти-пятнадцати градусах над горизонтом, и его золотые лучи раскрасили скалу и листву в мягкие цвета.
– Э-ге-гей! – ясно послышался крик Салли, и она подняла вверх обе руки. На выработанном нами языке жестов это означало: «Двигайся по наравлению ко мне».
– Хорошо, – выдохнул я. Она, должно быть, увидела их. Я объяснил ей, как залонять глаза, чтобы косые лучи солнца помогли ей проследить за прямым, как стрела, полетом крошечных золотых огоньков. Старый прием охотников за дикими пчелами, чтобы отыскать их улей. Меня этому научили бушмены.
Я оттолкнулся от края и начал пробираться среди колючих кустов и густого буша, покрывавшего вершину. Я догадывался, откуда начинать поиск: очень вероятно, что улей расположен в стене красной скалы, покрытой множеством щелей и трещин, и не прошло и пятнадцати минут, как она снова замахала руками. Я услышал ее крик.
– Прямо под тобой. – Я снова перегнулся через край и увидел золотые огоньки пчел, возвращавшихся домой, в свой улей.
Я видел и вход в улей, длинную диагональную трещину, края которой покрыты бесцветным старым воском. Улей, должно быть, огромный, судя по количеству влетавших работниц и по грудам воска у входа. В этом недоступном месте его, вероятно, сотни лет не тревожили ни люди, ни животные. Редкость в земле, где так высоко ценится мед.
Я привязал к нависшей над обрывом ветви свой носовой платок, чтобы отметить место, и быстро спустился на равнину к Салли. Она была очень возбуждена нашим маленьким успехом, и мы обсуждали связанные с этим возможности за обедом.
– Ты действительно очень умен, док Бен.
– Напротив, я медлителен, как судный день. Целых два дня передо мной были все признаки, и только теперь я их увидел, – самоуверенно заявил я. – Все вокруг полно птицами, пчелами, животными, а для них нужно большое количесво поверхностной воды. Считается, что в окружности в двести миль нет такого источника. Ну, это явно неверно.
– А где мы его отыщем? – она снова была полна энтузиазма.
– Не могу догадаться, но когда найдем, обещаю тебе кое-что интересное.
Когда вечером я вошел в палатку в пижаме, скромно переодевшись снаружи, она уже лежала в постели, натянув простыню до подбородка. Я в нерешительности остановился между двумя походными кроватями, и она с проказливой улыбкой пожалела меня и приоткрыла приглашающе свое одеяло.
– Иди к мамочке, – сказала она.
В холодной предрассветной полутьме я кутался в свою кожаную куртку на верху обрыва и ждал восхода солнца. Я снова был очень счастлив, некоторые мои сомнения за ночь рассеялись.
Внизу расстилалась темная равнина. Салли стояла на своем месте, у рощи, вероятно, одинокая и слегка испуганная африканской тьмой с ее ночными шорохами и криками животных. Я помахал фонариком, чтобы подбодрить ее, и тут стремительно начался рассвет. Вначале мягкие розовые тона, туманный розовато- лиловый и багровый цвета, потом на горизонте появилось солнце, и начали вылетать пчелы. Двадцать минут я следил за ними, чтобы определить направление и цель их полета. Работницы широким веером разлетались по равнине. Это собирательницы пыльцы. Я установил это, перегнувшись через край и следя, как они возвращаются: когда они спускались на выступающий край ущелья, видны становились их задние
