прохладной прозрачной воде, а иногда просто чтобы полежать на скалах и поговорить.
Вначале наше появление в пещере серьезно отразилось на экологии местной фауны, но как мы и надеялись, животные скоро привыкли. Через несколько дней птицы снова стали прилетать через отверстие в крыше пещеры, чтобы напиться и выкупаться в бассейне. Вскоре они перестали обращать на нас внимание, занимаясь своими шумными омовениями, расплескивая воду, а мы отрывались от работы и смотрели на них.
Даже обезьяны, привлеченные жаждой, вначале осторожно прокрадывались через проход, торопливо глотали воду и тут же убегали. Вскоре эти робкие набеги стали более смелыми и наконец превратились в настоящую помеху: обезьяны крали наш ланч и любые предметы, которые мы по неосторжности оставляли. Мы их прощали, потому что их ужимки всегда нас развлекали и забавляли.
Прекрасные дни, заполненные работой, приносящей удовлетворение, товарищескими любовными отношениями и глубоким миром в этом прекрасном месте. Лишь однажды произошло событие, несколько нарушившее мое счастье. Мы с Салли сидели перед портретом нашего удивительного белого царя, и я сказал: «Этого они не смогут отрицать, Сал. Придется этим ублюдкам перестраивать свои ограниченные мозги».
Она поняла, что я говорю об этих разоблачителях, общественных обвинителях, о политико-археологах, которые любое свидетельство перекраивают, чтобы оно удовлетворяло их теориям, тем самым, которые жестоко критиковали меня и мои книги.
– Не будь так уверен, Бен, – предупредила меня Салли. – Они это не примут. Я уже слышу их брюзгливые голоса. Это всего лишь отражение преданий бушменов, можно их интерпретировать по- разному. Ты помнишь, как они обвиняли аббата Брейля в ретушировании рисунков в Брандберге?
– Да. Жаль, но это действительно вторичные изображения. Когда мы продемонстрируем рисунки стен, они скажут: «Да, но где же сами стены?»
– А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, – она взглянула на него. – Его лишат мужественности. Он станет еще одной «белой леди». Боевой щит станет букетом цветов, молочно-белая кожа заменится ритуальной глиной, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или ожерельем, и когда они воспроизведут портрет, он будет слегка изменен в этих направлениях. А «Британская энциклопедия» по- прежнему будет утверждать, – тут она изменила голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору, – «современная наука считает, что это работа некоей группы банту, возможно, шона или макаланг».
– Хотел бы я... как бы я хотел, чтобы мы наши какое-нибудь неопровержимое доказательство, – жалобно сказал я. Впервые я задумался о предоставлении нашего открытия моим ученым собратьям, и мысль эта так же ужасна, как падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. – Давай поплаваем, Сал.
Мы неторопливо поплавали рядом взад и вперед по бассейну. Потом выбрались и сели на солнце, побривавшемся через крышу. Чтобы изменить настроение, я попытался сменить тему. Взял Салли за руку и с грацией раненого носорога выпалил: «Салли, пойдешь за меня замуж?»
Она повернула ко мне удивленное лицо, щеки и ресницы у нее все еще были покрыты каплями воды, целых десять секунд она смотрела на меня, потом начала хохотать.
– О, Бен, как ты старомоден! Ведь сейчас двадцатый век. Только потому что ты обидел бедную девушку – ты вовсе не должен на ней жениться! – И прежде чем я смог возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.
Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не было времени не только поговорить со мной, но даже посмотреть на меня. Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть такие области, на которые Салли накладывает абсолютный запрет.
Плохой день, но я хорошо усваиваю уроки. Я решил брать столько счастья, сколько можно, и не подгонять события.
Вечером Ларкин передал мне еще одно сообщение от Лорена.
– Ваши образцы 1 – 16 дали средний результат радиоуглеродного анализа 1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Выглядит все прекрасно. Когда я узнаю всю тайну? Лорен.
Я приободрился при этой новости. Если предположить, что бушменский художник был непосредственным свидетелем того, что изображал, где-то между двухсотым и четырехсотым годами нашей эры вооруженный финикийский воин вел свои армии и боевых слонов по этой такой любимой мною земле. Я чувствовал вину за то, что не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но пока еще рано. Я хотел еще немного сохранить ее для себя, пользоваться миром и красотой этой пещеры, незапятнанной ничьими глазами. Больше того, пещера стала храмом моей любви к Салли. Она, как и для древних бушменов, стала для меня святым местом.
На следующий день Салли как будто старалась загладить причиненную мне боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень в лучах солнца на скале у бассейна мы любили друг друга. Салли снова мягко и искусно взяла на себя инициативу. Это прогнало печаль из моего сердца и заполнило его до краев счастьем.
Мы лежали обнявшись и сонно перешептывались, когда я вдруг почувствовал чье-то присутствие в пещере. Меня охватила тревога, я приподнялся на локте и посмотрел в сторону входа.
В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотая человеческая фигура. В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном и коротким луком за плечами, на шее ожерелье из скорлупы страусиных яиц и черных обезьяньих бобов. Маленькая фигура, с десятилетнего ребенка, но с лицом взрослого мужчины. Раскосые глаза и широкие плоские скулы придавали этому лицу азиатскю внешность, но нос расплющен, а губы полные и чувственные. Маленький куполообразный череп покрыт шевелюрой из коротких курчавых черных волос.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом, как вспугнутая птица, маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.
– Что случилось? – шевельнулась рядом Салли.
– Бушмен, – ответил я. – Здесь, в пещере. Смотрит на нас.
– Где?
– Он ушел. Одевайся, быстрее!
– Это опасно, Бен? – Голос у нее был хриплым.
– Да. Очень! – я быстро натягивал одежду, стараясь избрать лучший способ действий, продумывая слова, которые произнесу. Хотя кое-что я позабыл, все же я обнаружил, что владею языком, благодаря упражнениям с Тимоти Магебой. Это бушмен с севра, а не из Калахари, языки похожи, но отличия довольно значительны.
– Они нападут на нас, Бен? – Салли уже оделась.
– Нападут, если мы сделаем что-нибудь неправильное. Мы не знаем, насколько священно для них это место. Не нужно их напугать, их пугали и преследовали две тысячи лет.
– О Бен. – Она придвинулась ко мне, и даже в тревоге я наслаждался тем, что она надеется на меня.
– Они... не убьют нас?
– Это дикие бушмены, Салли. Если ты будешь угрожать дикому животному, оно нападет на тебя. Мне нужно найти возможность поговорить с ними. – Я осмотрелся в поисках чего-нибудь, что можно использовать в качестве щита, чего-нибудь такого, в чем может застрять стрела с отравленным наконечником. Яд, который вызовет медленную, но неминуемую смерть в самых страшных муках.
Я выбрал кожаный футляр теодолита, разорвал его руками по швам, расправил, чтобы получить большую площадь.
– Иди за мной по проходу, Сал. Держись рядом.
Она положила руку мне на плечо, и я медленно пошел по проходу в скале, при помощи фонаря осматривая каждую тень и каждое углубление, прежде чем пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком летали у нас над головами. Салли все сильнее сжимала мне плечо, но наконец мы добрались до ствола, закрывавшего выход.
Протиснулись между скалой и стволом, и яркий солнечный свет снаружи больно ударил по глазам. Я тщательно осматривалкаждый ствол в роще, каждый пучок травы, каждое углубление или возвышение на поверхности – ничего. Но они здесь, я знал это, спрятанные, ждут с терпением и сосредоточенностью
