бортжурнале время выхода на очередной курс — галс — предусмотрительность в море крайне нужная, чтобы знать, где находится экипаж.
Именно бомбардир после очередного разворота первым увидел темную черточку под кромкой облаков, быстро приближавшуюся с запада в зону патрулирования пары Богомолова.
— Костя! Справа По борту, курсовой шестьдесят вижу одиночный самолет. Летит курсом на восток.
— Где? — откликнулся летчик.
— Метров триста повыше нас под облаками. Нашел?
— Есть! — обрадовался Усенко. — Так это ж… опять «Хейнкель-111»! Точно! Дай очередь, сообщи «земле»!
Александр повернулся к пулемету и направил в сторону противника короткую очередь: зеленоватые и малиновые искорки трассирующих пуль прочертили в хмуром небе цветастую строчку и пропали — то был условный знак. Ведущий тотчас ответил, качнув с крыла на крыло: «Понял! Вижу!» Но продолжал полет прежним курсом.
Немец вел себя странно. Он не мог не видеть советских истребителей и трассы, однако не удирал, как предыдущие собраты, а продолжал сближаться под острым углом. На белом фоне облаков хорошо различались контуры врага: его удлиненный фюзеляж, прижавшиеся к нему с боков крутолобые моторы, высокий киль. Расстояние до «хейнкеля» было не более пяти километров — самое время занять выгодную позицию для атаки, но ведущий почему-то мешкал. Константин не выдержал:
— Сокол первый! — нажал он кнопку рации. — Не пора?
Ответ был неожиданным и коротким:
— Не болтать!
До вражеского самолета оставалось три километра, когда Богомолов плавно завалил машину в крен и начал неторопливый разворот. Усенко повторил его маневр и удивился: немец тоже лег в разворот, стал отворачивать на запад. И опять скорость полета он не увеличивал, будто приглашал гнаться за собой.
— Сокол двадцать один! — раздался в эфире спокойный голос Богомолова. — Как меня слышите? Я — первый! Прием!
«Сокол-21» — это позывной Кузина. Ом ответил сразу, командир полка приказал ему подойти ближе к первой зоне. Одновременно он передал на капе «Беркуту», чтобы тот поднял в воздух четверку Михайлова.
Константин слушал радиокоманды и недоумевал: что все это значило? Что задумал и готовит командир?
Истребители летели на север, заканчивали очередной галс, когда пулемет Серебряка прочертил в воздухе огненную строчку в… юго-западном направлении. Усенко не поверил своим глазам: там курсом на Мудьюг под облаками крались две тройки двухмоторных пикирующих бомбардировщиков Ю-88!
Богомолов сразу бросил свой «Петляков» в такой крутой вираж, что Константин на какое-то время потерял его из виду и, спохватившись, с трудом удержался в строю. Теперь оба истребителя мчались на сближение с врагами.
— Там не шесть, а восемь «юнкерсов»! — скороговоркой уточнил бомбардир. — Сзади, правее вижу еще пару «крестов»!
По возбужденному тону летчик понял, что Гилима уже охватило нервное напряжение в ожидании схватки. Впрочем, себя он чувствовал не лучшим образом: нетерпеливо снимал колпачок с кнопки огня и снова водружал, ощущая привычный легкий озноб.
— Спокойнее, Шурик! Будем считать, что встреча состоялась. Ну-у, гады! Держись! — Звук собственного голоса успокоил Константина. Он освободил боевую кнопку и летел за Богомоловым, держась несколько в стороне, чтобы не сковывать его маневр. Теперь ему стали понятны действия командира: он раскусил хитрость немецкого разведчика, пытавшегося увести за собой из зоны советских истребителей и тем расчистить дорогу ударной группе. Не вышло! И от этого уже осознанного факта у летчика на душе вдруг стало легко, мысль заработала четко — к нему вернулось знакомое ощущение своей силы, своих возможностей в бою, которое исподволь долго вырабатывалось у него в тяжелейших боях прошлогоднего лета в небе Подмосковья: в нем. проснулся боец!
Расстояние между противниками быстро сокращалось. Скоротечный воздушный бой вступал в решающую фазу.
Немецкие летчики были опытными. При виде «Петляковых», устремившихся им наперерез, они не шарахнулись врассыпную в облака, а уплотнили строй и заходили на боевой курс, явно нацеливаясь на самый крупный транспорт у острова.
Богомолов бросил свою машину вниз, будто намеревался проскочить под строем немецких бомбардировщиков. И опять Усенко понял замысел командира: сверху атаковать противника мешали облака, поэтому он разгонял Пе-3, увеличивая скорость за счет снижения, чтобы потом ударить снизу сзади.
До «юнкерсов» оставалось чуть больше двух километров. Отчетливо были видны их темно-серые фюзеляжи, черные свастики на овальных килях, ромбовидные крылья с округлыми, выкрашенными в желтую краску консолями и на них — зловещие кресты в белой окантовке, продолговатые толстые моторы, выступавшие вровень со штурманскими кабинами; возле хвостов в стеклянных полушариях торчали головы стрелков, они уже развернули пулеметы в сторону краснозвездных самолетов, но огня не открывали, ждали — и в этом чувствовался опыт врага.
Схватка обещала быть тяжелой.
Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Поравнявшись с крайним «юнкерсом», Богомолов резко поднял нос Пе-3 вверх и стал ловить в прицел ведущего немца. Тотчас со всех вражеских машин стрелки открыли стрельбу. В сумраке полярного дня огоньки их пулеметов сверкали особенно ярко: от всех пулеметов к самолету Богомолова протянулись белые, желтые, красные пунктиры — цепочки трасс. Трассы обволакивали «Петляков», пронизывали его, но советский летчик с курса не сворачивал и не стрелял, продолжал сближаться.
Стрельба фашистских пулеметов стала еще яростнее, трассирующие пунктиры превратились в сплошные цепочки. Часть из них замельтешила и перед глазами Усенко, но он старался не глядеть в их сторону, удерживая свою машину рядом с командирской, и с преувеличенной старательностью подводил нити перекрестия прицела под желтое брюхо правого фашиста, изготовился ударить по нему из пушки, ждал сигнала ведущего.
В этот момент случилось непредвиденное. Гилим повернулся и увидел, как из облаков вынырнула еще стара «юнкерсов» и сверху бросилась на «Петляков» Богомолова. Ни командир полка, ни Серебряк, ни Усенко, увлеченные атакой, не видели смертельной опасности. Александр развернул свой пулемет в сторону врагов и с ужасом увидел, что ему их не достать: они находились в непростреливаемой, «мертвой» зоне. Казалось, беду уже ничем не отвести: с секунды на секунду фашисты откроют губительный огонь. И тогда Гилим закричал:
— Ко-о-остя-а-а!
Летчик оторвался от прицела, увидел «юнкерсов» и мгновенно все понял. Ни секунды не раздумывая, он ввел самолет в боевой разворот наперерез фашистским трассам, закрыл собой, своей машиной Пе-3 командира. А Гилим нажал на гашетку, и его крупнокалиберный «березин» затрясся от бешеной стрельбы. Нет, бомбардир не целился, не мог прицелиться — немецкие самолеты по-прежнему находились в «мертвой» зоне, но он бил и бил, отпугивая врагов. Заработал и пулемет Серебряна, гитлеровцы не выдержали, взмыли вверх под облака. И в эти короткие мгновенья Богомолов ударил из пушки! Короткая очередь ее снарядов буквально впилась в фюзеляж немца, и секунду спустя ведущий «юнкерс» взорвался. Взрыв фашиста был страшен: от того места, где только что находился самолет, во все стороны разлетелись его дымящиеся обломки и, медленно переворачиваясь в воздухе, попадали в свинцовую гладь моря. Остальные «юнкерсы» метнулись в разные стороны и, освобождаясь от бомб, бросились врассыпную.
Усенко еле отвернул свою машину от столкновения с хвостом взорванного гитлеровца и устремился на ближайшего к нему фашиста. Но тот с такой прытью нырнул в облако, что летчик не успел сблизиться на дистанцию огня. Раздосадованный, охваченный лихорадкой боя, Константин бросился вслед, но опомнился: в облаках врага не найдешь, а покидать ведущего не положено.
