Над просторами северных морей

что? — кричит. — Оглох? Корова тебе наступила на ухо? Не слышишь, в третьем моторе в шестом цилиндре клапанок постукивает?» И дает разнос по всему алфавиту!.. Душа-человек! Любил порядок и нас приучил. Век не забуду.

— А я помню, — тихо зажурчал мелодичный голос Жучкова, — как в июле прошлого года, когда мы отступали с Борисовщины, под Могилевом нас в каком-то овраге застукали немцы. Орут: «Рус! Капут! Сдавайтесь!» А Алексей Иванович выругался, выхватил гранату, скомандовал: «За мной!» — и первым бросился. Мы — за ним. Так и прорвались…

— А когда эскадрилий перелетели в Кирово под Ельню, он первым тогда сел в «Петлякова» без парашюта. Потом все мы, техники, стали так летать…

— «Батя» звали мы его, а ведь ему недавно исполнилось всего тридцать пять лет! Откуда он родом? С Украины?

— Нет. Из Воронежской области.

Обойщиков прислушивался к разговору, но сам не вступал в него. Потом потянулся к планшету, достал бумагу, карандаш, стал что-то быстро писать. Протянул листок комиссару.

— А Жора Кузин, — добавил Устименко, — наш, из Донбасса. Я из Красного Луча, а он из Докучаевска, есть такой городок в Донецкой области. У него там жена Вика, Виктория, значит. Он показывал мне ее фотокарточку. Всегда носил с партбилетом в кармане.

— Ребята! А Хоменок откуда? Кто знает?

— Как откуда? — уставился на Иштокина бровастый Ваня Койпыш. — Наш, белорус! Из города Речица… Знаете, за что я уважал нашего комиссара? За твердость! Большевик!

— У него где-то семья? Вроде дочь? Вот горе семье…

— Дочь Нелли и жена Анна…

Пришли комиссар Михайлов и адъютант Лопатин. Макар Давыдович принес видавший виды баян.

Усенко, увидев инструмент, оживился, но тут же помрачнел еще больше.

— Вася Родин любил песни. «Ермака» обещал спеть в Берлине у Бранденбургских ворот. Кто ж теперь за него споет?

Михайлов сощурил глаза, рубанул рукой:

— Мы с тобой споем, Константин! Не мы, так другие, но обязательно споем!.. Я сейчас говорил с полковником из штаба ОМАГ. Он рассказал, что Кузин и Киселев появились над конвоем в тот момент, когда два звена «юнкерсов» бросились в атаку на транспорты. Наши соколы разогнали немцев, одного сбили и оставались прикрывать до темноты.

— Выходит, Жора сознательно пошел на гибель? — Серые глаза Усенко распахнулись. Он привстал. — Но… Ребята! Это ж… Это не трагедия, а подвиг! Подвиг!

Все вопросительно посмотрели на комиссара, и тот поразился, увидев, как лица его молодых друзей менялись на глазах: еще недавно скорбные, печальные, они вдруг засветились гордостью, решимостью. А Усенко горячо продолжал:

— Кузин остался над конвоем до ночи, хотя знал, что в Энске ему не сесть! И Вася Родин тоже! У Родина и Кузина были парашюты, они могли бы спастись, как Рудаков! Факт! Но не воспользовались, потому что рядом были Хоменок и Лысенко без парашютов. Герои! Настоящих людей мы потеряли!

Разрумянившийся Обойщиков положил перед комиссаром исписанный листок.

— Что это? — спросил тот, вчитываясь в строки. И вдруг встал. — Молодец! Слушайте, друзья!

Разговоры прекратились. А Леонид Васильевич несколько отодвинув от себя листок, проникновенно прочитал:

Мы жили на высокой параллели,
где ветры заполярные трубят.
И для победы ничего мы не жалели:
ни бомб,
ни самолетов,
ни себя.

Михайлов оторвался от листка, оглядел притихших парней, как бы призывая их проникнуться содержанием стихов, оценить. Потом пошевелил губами и продолжил:

И там, где камни мшистые лежали,
как волн застывших темные валы,
могил в земле промерзлой
не копали —
взрывали толом землю у скалы.
За всех ребят, кого уже не стало,
мы в цель метали яростно металл.

Комиссар умолк. Пораженные скупыми строками, летчики и техники не сводили глаз с юного лица поэта. Тот, смущаясь все больше, сидел потупившись. Константин наклонился к нему, положил на его худенькие плечи свои могучие руки, тихо сказал:

— Спасибо, Кроня! От нас и… от них.

Устименко тихо выстукивал дробь на столе. Потом вскинул лобастую голову:

— Что слышно о Киселеве, Леонид Васильевич? Нашли?

— Пока нет. Ищут. Хотя… в тундре выпал снег! Теперь они погибли, до весны… Что делать? На Севере такое случается. Засыплет снегом, образуется лед…

Трагическая картина была настолько реальной, что Усенко невольно оглянулся на Обойщикова. Тот сидел рядом с закрытыми глазами, правой рукой потирал высокий лоб.

— Ничего! Найдут! — вдруг тихо проговорил Кронид. — Потомки найдут.

— Что? Что? — переспросил Константин. Обойщиков встал, уперся кулаками в стол и с полузакрытыми глазами прочитал:

Потомки в мирный день придут сюда
с моими встретиться друзьями
и всех
впечатанных в седую толщу льда
рассмотрят удивленными глазами…

Макар Давыдович в задумчивости слегка тронул клавиши баяна. В комнате прозвучала знакомая мелодия. В нее незаметно, осторожно, чуть слышно вплелся мягкий тенор Жучкова:

Ревела буря, дождь шумел…

Мелодию тихо, вполголоса подхватили другие. Голосов становилось все больше, звуки глуше, грознее: