другого дела нет? А ты всё с волчицей да с волчицей. Да застрели ты её, ей-богу! Ну не можешь сам, позови кого, мало ли мужиков с ружьями.
– Ещё чего, – сказал Егор, – позови! Не буду никого звать и убивать не буду. А не кончит выть – намордник сделаю.
– Ещё чудней, – сказала жена. – Волк в наморднике! Достукаешься, дурачком считать будут.
– Пусть считают, – усмехнулся Егор. – Мне от этого ни жарко ни холодно.
Ложась спать, Егор надеялся, что волчице, может быть, надоест надсаживать глотку, однако ночью его вновь разбудил вой. Заворочалась и жена, и только дочка спала по-детски крепко и безмятежно.
Надев валенки на босу ногу, Егор вышел и загнал волчицу в конуру. Всё, сказал он, хватит чикаться, завтра же сделаю намордник.
Утром Егор принялся за работу. Всяких ремней у него хватало, и он, выбрав подходящий, уселся с шилом и дратвой у окна.
Жизнь чему хочешь научит: Егор сам чинил и конскую упряжь, и валенки подшивал, и латал полушубки, но шить намордник ему не приходилось. Даже мерки никакой не было, всё делалось на глаз, однако часа через полтора намордник был готов – не совсем складный, зато прочный, что и требовалось. Полюбовавшись на дело своих рук, Егор стал прикидывать, как бы получше управиться с волчицей. Сделать это одному было трудно, но звать кого-нибудь на помощь Егор не хотел. Хоть и сказал жене, что ему, дескать, всё равно, как о нём будут говорить, однако лишние разговоры были ни к чему. А кто ж утерпит, чтоб ни похвастать, что помогал Егору взнуздывать волчицу? Подсобить мог только председатель, он мужик не трепливый, но идти к нему с такой просьбой Егор не решился. У председателя и своих забот по горло, так что приходилось рассчитывать только на себя.
Сунув намордник за пазуху, Егор вооружился рогатиной и отправился на огород. Первым делом нужно было выгнать волчицу из конуры. За цепь не потащишь. Вытащишь, а эта оглашенная и кинется. Придётся рогатиной, да не забыть лаз чурбаком заложить, чтобы назад не шмыгнула.
Но выгнать волчицу не удалось. Как ни стучал Егор по конуре, как ни шпынял волчицу черенком рогатины, она не хотела вылезать. Чувствовала, что против неё что-то замышляют. А черенок хватила зубами так, что чуть не перекусила.
Промучившись целых полчаса, Егор решил выкурить волчицу. Против дыма никакой зверь не устоит – это Егор знал по своему опыту. Он сходил за паклей, связал её в пук, поджёг, положил возле лаза. Пакля была сыроватой, не горела, а тлела, и едкий дым извилистой струйкой втягивало в лаз.
Волчица завозилась в конуре.
«Выскочишь, никуда не денешься», – подумал Егор и взял рогатину на изготовку. И в самый раз – цепь загремела, и волчица, вышмыгнув из лаза, метнулась за конуру. Но короткая цепь не пустила её далеко, и она, ощерившись, прижалась задом к стенке.
Держа рогатину перед собой, Егор пошёл на волчицу. Как и тогда в лесу, она смотрела на него потемневшими от ненависти глазами.
Дура, разозлился Егор, не убивать же хочу! Надену намордник, и всё!
Выбрав момент, он захватил рогатиной шею волчицы. Она дёрнулась, но Егор, нажав сильнее, прижал её к насту. Волчица захрипела, однако Егор не ослабил нажима. Ничего, пусть немножко задохнется, ловчее будет надеть намордник.
Волчица захрипела сильнее, посунулась мордой в снег.
Ну вот, милая, и вся любовь. Потерпи немного.
Держа рогатину левой рукой, Егор правой вынул из-за пазухи намордник, и стал надевать его на волчицу. И тут Егор сплоховал – занятый делом, он чуть ослабил нажим на рогатину, и волчица сразу пришла в себя. Дёрнувшись с неистовой силой, она вывернулась из рогатины, и Егор увидел рядом с собой оскаленную волчью пасть. Он едва успел загородиться рукой.
Щёлкнули волчьи зубы, по локтю словно процарапали гвоздём, и руке стало тепло от крови.
Швырнув в волчицу рогатину, Егор отскочил в сторону:
– Доигрался, мать твою за ногу!
Из разодранного рукава текла кровь, капала на снег.
Держа руку на весу, Егор побежал домой.
Ну, сволочь! Правду сказал Петька: паскуда! Хватила-таки! Теперь придётся в больницу – вдруг бешеная? Застрелю суку такую, ей-богу, застрелю!
Рана оказалась неглубокой, защитил полушубок, и волчьи зубы сорвали только кожу, но кровь текла сильно. Чтобы остановить её, Егор залил рану зелёнкой. От боли глаза полезли на лоб, но кровь стала понемногу запекаться. Отыскав в комоде чистую тряпку, Егор замотал руку и пошёл в правление – хочешь не хочешь, а проси снова лошадь. До больницы двенадцать километров, пешком пока дойдёшь, а за это время мало ли что сделается с рукой.
В правлении был народ, и Егор, вызвав председателя на крыльцо, рассказал ему о своей неудаче.
– Ну, ты даёшь, парень! – обеспокоился председатель. – Вот что, бери давай жеребца и гони. Сам доедешь, или Василия в провожатые дать?
– Доеду… – Егор помялся и попросил: – Ты, Степаныч, не говори никому, не хочу, чтобы болтали. Мне ещё жена вечером холку намылит.
– Ладно, договорились. Иди, не трать времени.
До больницы Егор гнал, не жалея жеребца. Рука ныла, и он боялся, как бы не началось заражение.
В больнице Егору сделали укол, а потом заново перевязали рану, сказав при этом, чтобы он не очень-то радовался, потому что для полного курса ему надо сделать сорок уколов. Егор так и сел. Сорок! Да что они, очумели?! Это когда же делать-то! Каждый день не наездишься, жить здесь что ли?
