Пестряков протянул Тимоше сигарету. Тот машинально взял сигарету, даже не заинтересовался ее происхождением, не размял ее, не кинулся к плошке, не торопился закурить, словно минувшая ночь отучила его от курева.
За тем мостиком, продолжал Тимоша рассказ, по-прежнему не вспоминая о сигарете, которую держал в руке, они с лейтенантом нарвались на фрицев-минеров. Догадка насчет минного поля подтвердилась. Нет, темноте той доверяться нельзя было.
А местность, как назло, голая. Лесочек, хоть и щуплый, остался в стороне. Дерева поблизости приличного нет. Фрицы засветили ракету — видимость прямо-таки убийственная.
Тимоша шел впереди. Лейтенант — по его следам. Шагов на десять сзади.
В этом месте рассказа Пестряков одобрительно кивнул.
Фрицы закричали в несколько голосов «хальт». Застрочили из автоматов. И даже пулемет полыхнул. Просочиться сквозь такой огонь нельзя. Вступать в перестрелку бессмысленно. Тимоша мог отвечать только одиночными выстрелами. Он дал знак лейтенанту отходить.
Здесь Пестряков снова кивком одобрил решение.
Тимоша пятился назад, прикрывая собой лейтенанта. И надо же было так случиться — самого даже не поцарапало, а лейтенанту пуля прямо в лоб угодила.
В этом месте рассказа Тимоша наконец обнаружил, что он держит в руке сигарету, склонился над плошкой, жадно закурил и, пока не сделал несколько глубоких затяжек, не мог рассказывать дальше.
Тимоша залег возле лейтенанта. Со следующей ракетой фрицы что-то замешкались. Тимоша взял у лейтенанта, уже похолодевшего, документы, пистолет, планшет, мобилизовал его гранату. После короткого ближнего боя Тимоша переключился на третью скорость, и ему удалось оторваться от фрицев.
Только сейчас Черемных обратил внимание на планшет, который торчал у Тимоши за отворотом шинели.
Тот протянул Пестрякову планшет, выложил на столик документы и пистолет лейтенанта.
— Может, мы ошиблись маршрутом? Когда нырнули в темноту. Между двух озер…
Тимоша удрученно посмотрел на Черемных, затем поднял лихорадочно блестевшие глаза на Пестрякова, ожидая его ответа, как приговора себе.
— Вот ведь история какая… — Пестряков задумался. — На фронте не одним разумом живешь. И задним умом думать-соображать приходится. Где бездорожье — там и дорога. Где воздуха за осколками не видно — там и спасайся. Где худо — там хорошо. Плохая погода — самая лучшая. На фронте дважды два не всегда четыре. Иногда дважды два перемножишь, а получается ЧП…
Тимоша растерянно заморгал, силясь уразуметь — не звучит ли в этих словах скрытый упрек ему?
— Себя казнить, Тимоша, не за что, — твердо сказал Черемных, а затем добавил со вздохом: — Произвол судьбы!
— Я бы мобилизовался еще раз… В другом месте миновать фронт. Но боялся — доверия в штабе не наберу, сколько потребуется. — Тимоша растерянно развел крупными руками. — А потом, идти без гранат…
Пестряков только сейчас заметил, что Тимоша вернулся без гранат. Где же они?
— Пришлось свою и лейтенантову гранаты израсходовать. И холодное оружие в ход пустить. Когда документы выручал… Зато патроны остались…
Тимоша принялся набивать диск своего автомата патронами из запасной обоймы, из пистолета, взятого у лейтенанта, затем собрался вернуть Пестрякову кинжал и предварительно отер его полой шинели.
Но Пестряков безмолвно показал трофейный кинжал, висящий у него на боку. Тимоша увидел и чужую каску, и шмайссер, лежащие на тюфяке.
— Такие обновки и обмыть не грех. — Тимоша показал подбородком на трофеи.
Пестряков развел руками — кто же знал, что дорога приведет Тимошу обратно в подвал? Знал бы — оставил ему несколько глотков шнапса. Но Тимоша просто к слову сказал, он и не знал о благословенной фляге, ныне уже пустой, да и не такое сейчас у него самочувствие, чтобы думать о спиртном.
Ему очень хотелось вызнать все касающееся этих трофеев, хотя он и понимал, что любопытство сейчас неуместно.
По всему было видно, что Тимоша и сам не прочь похвастаться лихими делами, но не время вдаваться в подробности, а расспрашивать его никто не стал.
Все, что произошло после гибели лейтенанта, было сейчас неинтересно.
— Хорошо, Тимошка, что не ослушался. Один через фронт не подался.
— Приказ твой выполнил. Да что толку? Разведданные-то при мне остались!
— Понимаешь, какая история… — Пестряков все больше мрачнел. — Обстановка изменилась за последние сутки… И штаб переехал. И зенитки. И танки ихние появились. Ну все навыворот!
— А я, шляпа, — Тимоша постучал согнутым пальцем по своей каске, — не заметил ничего, когда возвращался через городок. Вот тебе глаза, вот тебе и уши… Выходит, от данных, какие мы собрали, одна фантазия осталась?
— Может, мне полагается у тебя, Тимоша, и у лейтенанта нашего прощения просить. — Пестряков тяжело глядел исподлобья то на Тимошу, то на Черемных. — Но я, когда последние новости вызнал, душевно не желал вам удачи. Даже опасался, что вы те старые сообщения в штаб сообщите.
— Какое там еще прощение! Дело солдатское, — сказал Тимоша просто и подсел к Черемных на кушетку. — Ну как, механик?
— По совести сказать?
— Как водитель водителю!
— Выздороветь — не хватает сил. А умереть — не хватает смелости.
— Разговорчики! — прикрикнул Пестряков. — Смелость для жизни беречь нужно.
«Тугоухий, а что ему нужно, всегда услышит». — Черемных улыбнулся.
Пестряков перебирал документы лейтенанта, содержимое его планшета — там хранились тетрадка со стихами, радиотаблицы, статья из журнала о какой-то непонятной радиолокации, боевая характеристика Тимофея Кныша, адресованная в штрафной батальон, пачка писем из Ленинграда, фотография девушки.
Девушка, пожалуй, красивее Настеньки — и носик построже, и брови разлетистей, и волосы пышнее, а может, только кажется, что она красивее, потому что одета, не в пример Настеньке, очень нарядно: Настенька сроду такой блузки не нашивала. Но вот глаза у лейтенантовой девушки схожи с Настенькиными — такие же большие, от ресниц тень ложится, а в глубине их живет доверие.
Пестряков сложил все документы и бумаги лейтенанта в планшет и спрятал его в мороженице, где хранился сверток со знаменем.
Только боевую характеристику Тимофея Кныша, составленную лейтенантом, он положил себе в карман.
— Ведь последний, честное слово, последний я уходил, — убеждал Тимоша таким тоном, словно ему не верили. — На себя огонь принимал. А лейтенант сзади меня пострадал. Прямо загадка!
— Загадку твою отгадать нетрудно, — усмехнулся Пестряков горько. — Габариты у вас с лейтенантом разные. Очередь поверху прошла. Тебя, коротыша, не зацепило. А лейтенант при его росте как раз себе пулю высмотрел. Мишень-то легкая! Так что ты себя, Тимошка, понапрасну не виновать.
— Меня все утешить старался, — вздохнул Черемных. — Жизнелюбивый такой!
— А стихи почему-то все больше жалостливые, со слезой, в обращении у него находились… Как он там читал-декламировал? — Пестряков обратил к Тимоше левое ухо.
Тимоша подсказал:
