— Это в самом деле ты, Павлуша? Без обмана?
— Я, — засмеялся он хрипловато.
Лишь бы глядеть ему в глаза, видеть его лицо, слышать его голос! Только что она впервые произнесла вслух его имя, имя, которое так часто твердила мысленно или шепотом, про себя.
Когда он лежал на носилках без сознания, она в первый и единственный раз обратилась к нему на «вы», как бы извиняясь за то, что фамильярно «тыкала» ему все время, пока он был с ней так отменно вежлив.
Но трудная разлука дала ей новое право, и сейчас она снова назвала его на «ты», наслаждаясь этим своим правом на близость с ним.
— Ну как, залатали тебя, заштопали?
— Капитальный ремонт в присутствии клиента. Заодно и руки отошли.
Он протянул ей руки ладонями кверху, она озабоченно ощупала их.
Пока связист лежит в госпитале, заживают и его руки. Как он ни бережется, все равно стальные жилы провода, оголенные от изоляции, раздирают ладонь и пальцы до крови, особенно ночью, если связист не шагает, а бежит вдоль порванной линии.
— А вид-то, вид! — всплеснула она руками с деланным испугом. — Нечего сказать, кавалер! Это тебя всего так продезинфицировали? И с таким страшилищем мне придется коротать век? Павел ты молодой, что ж ты ходишь с бородой? — Она с притворным ужасом погладила его, не торопясь отнимать пальцы, по запавшей, смуглой щеке. — Даже страшно дотронуться! Благодари судьбу, что попал в руки к парикмахерше. А вообще такую бороду полагается брить под местным наркозом.
Незабудка засмеялась, потянула его за руки, посадила к самому оконцу и принялась брить, весело напевая при этом:
Ну, а когда он, уже выбритый, встал на ноги, Незабудка снова пришла в ужас.
— А вид-то, вид! — запричитала она.
Коротеев приоткрыл глаза и с любопытством глянул на прибывшего.
Младшего сержанта одарили в госпитале куцей изжеванной шинелью. И таким формалином, карболкой или чем-то другим, убивающим все живое, разило от шинельного сукна, что впору было надевать противогаз.
На ремне у Тальянова висела пустая кобура, а в нее втиснуто его имущество: чистая фланелевая портянка, заменяющая полотенце, кусок мыла, а в карманчике для запасной обоймы хранились папиросная бумага и кремни для зажигалки, завернутые в лоскуток бязи.
Аким Акимович великодушно вручил младшему сержанту парабеллум; теперь у санитаров этого добра хватало. Аким Акимович не спешил сдавать трофейные пистолеты старшине.
Тальянов поблагодарил его взглядом.
Аким Акимович знал, что сейчас его подарок особенно ценен. Когда человек, можно сказать, постоянно прописанный на переднем крае, вдруг остается безоружным, он сильно от этого страдает и счастлив, когда вновь вступает в братство вооруженных людей.
У санитаров нашлась лишняя, приличного вида шинель, нашлась и пристойная ушанка подходящего размера, и Незабудка сама прикрепила к шинели погоны младшего сержанта.
Не успели наглядеться, не то что наговориться, как ему уже пришлось приступить к исполнению обязанностей линейного надсмотрщика. У телефонистов, которые ютились в дальнем углу подвала, оборвалась связь с левым соседом, и младший сержант взялся помочь выйти на линию.
Он положил в карман шинели свои кусачки, нахлобучил пониже на глаза новую ушанку и отправился с молоденьким связистом на задание. Незабудка расцеловала его и проводила до порога.
Линия фронта уже много дней стояла без движения. Давно не троганные провода висели на шестах, на сучьях голых деревьев, и молоденький связист уверенно шагал в темноте вдоль провода. Вот что значит оседлый образ жизни! Совсем иначе в наступлении, когда связистам приходится то сматывать, то разматывать свои провода по четыре-пять раз на дню.
Оказалось, немецкий шестиствольный миномет разметал на взгорке провод в клочья, и Тальянов, после долгого перерыва, срастил провод. Кусачки в правой руке, оба конца провода — в левой, содрать резиновую оплетку провода и срастить его по всем правилам узлом-восьмеркой.
Вернулся он к ночи и счастлив был застать в подвале Незабудку. Коротеева в медсанбат не эвакуировали, а других раненых пока, слава богу, не поступало.
Она принарядилась, как сумела, — белоснежный подворотничок, чистенькая гимнастерка, сапожки начищены до блеска.
А он все любовался ею — лицо, оживленное румянцем, темные глаза, нежный и в то же время строго сжатый рот, отросшие волосы, позолоченные светом лампадки.
Незабудка краснела под его взглядами.
Добрая душа, Аким Акимович! Он и доморощенную печку истопил в закуте за бетонной перегородкой, где располагалась санитарная часть, и принес ужин, и припас фляжку с продуктом «номер шестьдесят один». Тальянов потряс фляжкой — булькает! — и, смеясь, сказал Незабудке, что давно не пользовался фляжкой по прямому назначению — у них в госпитале в ходу только фляжки-грелки.
Незабудка поглядела на затемненное подвальное оконце и сказала:
— Рассвет скоро.
— Рассветет, когда выспитесь, — проворчал Аким Акимович и ушел за перегородку. — Я сегодня сам подежурю. Разбужу старшего сержанта только в самой крайности…
Оба так обрадовались встрече, а разговор шел у них нерадостный, вспоминали: того убили, того тяжело ранили за время, пока Павел отсутствовал.
С некоторых пор Незабудка по-иному сокрушалась о тех, кто был тяжело ранен или убит в боях западнее Немана и на границе, она чаще, чем прежде, соболезновала их близким.
«Ведь все они или почти все — чьи-то любимые, кого-то любят или любили… Неужели люди находят друг друга только для разлук, для потерь? Одни пораньше, другие попозже…»
Незабудка снова рассказала со всеми подробностями, как Павла тогда эвакуировали, как Аким Акимович переправил его на плотике через Неман. А Павел вспомнил, как он опамятовался в медсанбате, а потом вновь потерял сознание.
Может, потому, что он упомянул про медсанбат, Незабудка сообщила, что к ней в батальон приходил тот самый майор медицинской службы. Спокойный, безразличный тон, майор тот для нее — далекое-далекое прошлое. И все-таки ей хотелось, чтобы Павел знал — не ее бросили, она сама отказалась от такого бедного чувства.
— Ты на него не серчай, — сказал Павел. — Может, он мне перевязку сделал в медсанбате?
Тут он вспомнил, что, когда ему сделалось совсем плохо, он был к жизни совсем равнодушен. И вот ведь какая петрушка с ним произошла! Стал поправляться — появилась жажда жизни, да такая сильная, какой он никогда прежде не испытывал.
— Жажда жизни? — Незабудка лукаво улыбнулась. — А как же! Ведь ты меня вспоминал в госпитале.
— Это правда, — с неожиданной серьезностью согласился Павел.
— А во сне?
— И снилась ты.
— А ты хорошо помнишь свои сны? Я могу быть уверена, что мне никто дорогу не перебежал ни во сне, ни наяву? — спросила она со счастливым смехом.
— Да кому я нужен? — Он ответно рассмеялся. — До сих пор не пойму, что ты во мне нашла…
