Открывшаяся внизу бездна, казалось, придала О-хва сил. Он стал цепляться за камни увереннее, но потом опять заколебался и пошатнулся, Х-ани подхватила его за руку и держала до тех пор, пока не прошел приступ головокружения.
— Иди за мной. Не смотри вниз, старейший. Следи за моими ногами и иди за мной.
Они упрямо поднимались все выше и выше. Хотя под ними открылась теперь вся равнина, охотников не было видно из-за выступа в скале.
— Еще совсем немного. Смотри, вон гребень скалы, еще чуть-чуть, и мы будем в безопасности. Вот сюда, дай мне руку.
И Х-ани протянула руку О-хва, чтобы помочь ему перебраться через опасный выступ над пропастью; им надо было перешагнуть через бездну.
Она бросила взгляд вниз и увидела этих двоих снова. На расстоянии и с высоты они казались карликами, укороченными и бесформенными. Охотники все еще находились у подножия скалы, прямо под ней, и глядели вверх. Лицо белого человека сияло, как облако, невероятно бледное и, подумала Х-ани, исполненное злобы. Он поднял руки и показал на нее длинной штукой, которую нес с собой. Никогда раньше Х-ани ружья не видела и даже не сделала попытки спрятаться. Знала, что находится вне пределов досягаемости любой стрелы, пущенной даже из самого мощного лука, и, нисколько не боясь, высунулась из-за выступа, чтобы получше разглядеть своего врага. Она заметила, как рука белого мужчины дернулась, а из штуки, которую он держал, вылетело перышко дымка.
Бушменка не услышала звука выстрела, ибо пуля летела быстрее. Это была мягкая, со свинцовой головкой пуля, которая вошла ей в живот, беспрепятственно проникла вверх, пересекая тело, разрывая на части внутренности, и вышла на спине в дюйме от позвоночника. Силой удара Х-ани отбросило на стену, а затем ее безжизненное тельце рухнуло вниз, перевернувшись и вылетев за край выступа.
О-хва закричал и потянулся за ней, он успел коснуться ее кончиками пальцев раньше, чем она ускользнула, и повис на краю ущелья.
— Моя жизнь! — прокричал старый охотник вслед Х-ани. — Мое маленькое сердечко!
Боль внутри и новая скорбь были невыносимыми. О-хва разрешил своему телу закачаться и тихонько крикнул:
— Я иду за тобой, старейшая, до самого конца нашего пути.
И нырнул, не встречая никакого сопротивления, в бездну. Ветер свистел, пока он падал, но больше старик не издал ни единого звука.
Лотару пришлось карабкаться вверх на шесть метров — к месту, где в расщелине скалы застряло тело бушмена.
Он увидел труп сморщенного и худого, как скелет, старика, разбившегося при падении, с ободранной головой. Крови на камнях было совсем мало, словно солнце и ветер иссушили крошечное тело, пока он жил.
На узкой, как у ребенка, талии болталась коротенькая набедренная повязка из светлой кожи и, что удивительно, на шнурке висел перочинный нож. Это был военно-морской ножичек с роговым покрытием, какие обычно встречались у британских моряков, чего Лотар никак не ожидал найти на теле бушмена в дикой глуши пустыни Калахари. Он развязал шнурок и опустил ножичек в карман. Больше ничего ценного и интересного не было. И уж конечно, он не собирался его хоронить. Оставив мертвого старика торчать в расщелине, Лотар сполз вниз, где его ждал Сварт Хендрик.
— Что-нибудь нашли? — спросил негр.
— Старого бушмена, — ответил Лотар. — Но у него было вот это. — И показал ножичек, к которому тот не проявил особого интереса.
— Да, они ужасные воры, эти бушмены, точь-в-точь как мартышки. Потому-то и кружили возле лагеря. Но я бы ни за что не полез в ту пропасть, заросшую колючим кустарником. Спускаться туда опасно, бросьте это.
— Тогда оставайся здесь, — велел Лотар, направляясь к краю глубокого ущелья и заглянув вниз. Дно было сплошь покрыто колючими зарослями. Спуск будет действительно опасен, но Лотара охватило какое-то дикое нежелание прислушаться к тому, что советовал Сварт Хендрик.
Потребовалось целых двадцать минут, чтобы достичь дна ущелья, и почти столько же, чтобы найти труп застреленного бушмена. Это все равно что искать мертвого фазана в густых кустах, не имея хорошей гончей, способной унюхать его. В конце концов, к цели Лотара привело жужжание здоровенных зеленых мух, которые вились над рукой, высовывавшейся из колючих зарослей ладонью кверху.
Он вытянул тело из кустов и увидел, что это женщина, старая ведьма с невозможно сморщенной кожей и болтавшимися грудями, похожими на два пустых кисета из-под табака.
Лотар удовлетворенно хмыкнул, увидев отверстие от пули в том самом месте, куда и целился. Это был очень трудный выстрел. Взгляд остановился на необычайном украшении на шее старухи.
Ничего подобного он в Южной Африке раньше не встречал, хотя в коллекции его отца имелось масайское ожерелье из Восточной Африки, лишь смутно напоминавшее это. Кроме того, то ожерелье было собрано и обработано из бусинок, а для этого старуха собрала цветные камешки и расположила их с отменным вкусом. А потом очень хитро и прочно прикрепила к пластине.
Лотар решил, что такое ожерелье заслуживает всяческого внимания, и, перевернув старуху лицом вниз, попытался развязать жилку, которая была узлом завязана на шее. Кровь из выходного отверстия пули пропитала бечевку и забрызгала несколько цветных камней. Лотар осторожно потер их.
Многие камни сохранили все свои природные грани, другие обточила и отполировала до блеска вода. Старуха собирала их, по-видимому, по высохшим руслам рек. Лотар повернул ожерелье к свету и невольно улыбнулся от удовольствия при виде чудесных искр, которыми оно засверкало на солнце. Завернул ожерелье в носовой платок и осторожно засунул в нагрудный карман.
Кинув еще один взгляд на бушменку, убедился, что ничего интересного в ней больше нет, и, оставив лежать лицом вниз, повернулся к стене ущелья, подъем по которой обещал быть очень трудным.
Сантен почувствовала на своем теле какую-то вязаную материю. Ощущение было столь неприятным и незнакомым, что вернуло ей сознание. Показалось, что лежит на чем-то мягком, но она знала, что это невозможно, так же как невозможным казался проникавший в зеленую парусину свет. Девушка была слишком слаба, чтобы размышлять над всем этим. Когда она попробовала оставить веки открытыми; они сомкнулись снова и больше не поддавались.
Внутри нее была пустота, все странным образом болталось, словно она стала яйцом, сваренным всмятку, и только снаружи осталась хрупкая оболочка. Сравнение почему-то вызвало у нее улыбку, но даже усилие, потраченное на улыбку, оказалось слишком большим, и Сантен провалилась в убаюкивающую темноту.
В следующий раз пришла в себя от звука тихого пения, кто-то пел, а она лежала с закрытыми глазами и вдруг сообразила, что понимает слова. Это была грустная песня о любви, песня-плачь о возлюбленной, которую поющий знал еще до войны.
Голос был мужским и, как ей вдруг показалось, самым волнующим из всех, какие ей когда-либо доводилось слышать. Не хотелось, чтобы песня кончалась, но неожиданно она оборвалась, и мужчина засмеялся.
— А-а, так тебе это тоже нравится, — спросил он на африкаанс. Ответил ребенок: «Да! Да!» Так громко и так отчетливо, что веки Сантен разом открылись. Это был голос Шаса. Все воспоминания той ночи и схватка со львом на дереве мопани мгновенно нахлынули, захотелось снова кричать.
— Моего крошку, спасите моего крошку! — Голова Сантен заметалась по подушке. Только сейчас до нее дошло, что она одна в крытой соломой хижине с парусиновыми боками. Лежит на прохладной кровати одетая в длинную, тонкую и прохладную ночную рубашку.
— Шаса! — позвала Сантен и попыталась сесть, но удалось лишь судорожно дернуться, а из горла вырвался приглушенный хриплый шепот. — Шаса! — на этот раз она собрала все силы. — Шаса! — как лягушка, хрипло проквакала Сантен.
За палаткой послышалось испуганное восклицание, до нее долетел грохот перевернутого стула. Вход в хижину закрыла темная тень, в проеме появилась чья-то фигура, к ней и рванулась Сантен.
Там стоял мужчина. В руках держал Шаса.
Высокий и широкоплечий. Свет был ему в спину, и разглядеть лицо она не могла.
— Итак, спящая красавица проснулась. — Вот он, этот глубокий волнующий голос. — Наконец после
