увидел, как рядом с махиной крейсера поднялся жемчужный фонтан брызг, засиявший при свете звезд и палубных огней красивым радужным блеском.
— Первая торпеда цель поразила! — Из переговорной трубы донесся торжествующий крик Хорстхаузена, а за ним мгновенно последовал еще один всплеск громоподобного рева, словно гора обрушилась в море.
— Вторая торпеда цель поразила!
Две высокие светящиеся колонны водяных брызг еще висели в воздухе, а в темное небо рядом с ними уже взметнулась третья.
— Третья торпеда цель поразила!
В то время как Курт продолжал смотреть, столбы брызг смешались друг с другом, осели, и их отнесло ветром, а большой корабль, казалось, невредимый, продолжал свой ход.
— Преследуемый корабль теряет скорость, — возбужденно прокричал Хорстхаузен. — Он меняет курс, поворачивается правым бортом.
Обреченный корабль начал широкий бесцельный поворот против ветра. Производить пуск из кормовых аппаратов необходимости не было.
— Лейтенант Хорстхаузен, на мостик, — произнес Курт в переговорную трубу. Это была награда за превосходно выполненное задание. Он знал, с какой жаждой славы молодой лейтенант станет позднее рассказывать о каждой детали потопления корабля своим товарищам-офицерам. Память об этой победе поддержит ил всех в течение длинных дней и ночей предстоявших лишений и тягот. Хорстхаузен стремглав выскочил из люка и встал рядом со своим командиром, вглядываясь в чудовищных размеров жертву.
— Он остановился! — воскликнул офицер. Британский корабль лежал, словно скала посреди моря.
— Мы подойдем поближе, — решил Курт и передал приказ рулевому.
У-32 двинулась вперед, крадучись, наталкиваясь на пенившиеся волны, оставив на поверхности лишь рубку, сокращая расстояние постепенно и осторожно. Из пушек крейсера еще могли открыть огонь, достаточно было всего лишь одного удачного выстрела, чтобы пробить дыру в тонкой обшивке субмарины.
— Слушайте! — резко скомандовал Курт, поворачивая голову, чтобы уловить звуки, слабо доносившиеся до них сквозь шум ветра.
— Я ничего не слышу.
— Стоп машины! — приказал Курт, и вибрация и гул дизельных двигателей прекратились. Теперь они могли слышать звуки яснее.
— Голоса! — прошептал Хорстхаузен. Это был жалобный хор голосов, доносимый до них ветром. Крики и вопли людей, попавших в ужасную беду, то громче, то тише звучали в порывах неустойчивого ветра, прерываемые каким-нибудь одиночным диким криком человека, упавшего или прыгнувшего с высокой палубы.
— Он сильно накренился. — Они подошли достаточно близко, чтобы видеть корабль на фоне звезд.
— Уходит под воду носом.
Огромная корма торчала из тьмы.
— Тонет быстро… очень быстро.
Им были слышны треск и рокот в корпусе корабля, когда вода, врываясь, проносилась внутри, корежила и изгибала его обшивку.
— Встаньте к прожектору, — приказал Курт, и Хорстхаузен, повернувшись, уставился на него.
— Вы слышали мой приказ? — Хорстхаузен очнулся. Выставлять себя столь явно перед глазами противника было против всех инстинктов подводника, но он прошел к прожектору на краю мостика.
— Включите! — заставил его Курт, когда тот все еще колебался, и длинный белый луч перепрыгнул полмили бурного моря и темноты. Он ударил в корпус корабля и был словно отброшен ослепительным блеском абсолютно белого цвета.
Курт бросился через мостик и плечом оттолкнул лейтенанта от прожектора. Ухватился за рукоятки и стал водить яркий луч вдоль и вниз, щурясь от света, отраженного покрывавшей корабль краской, и вдруг застыл, сжав пальцами, будто когтями, рукоятки прожектора.
В совершенно ровном круге прожекторного луча раскинулись алые перекладины нарисованного креста, похожие на руки и ноги приговоренного к распятию.
— Матерь Господа всемогущего, — прошептал Курт, — что же я натворил?!
Словно в ужасающем гипнозе он медленно перемещал луч из стороны в сторону. Палубы белого корабля были круто накренены в сторону подводной лодки, так что видны группы скопившихся человеческих фигур, которые суетливо двигались, стараясь добраться до спасательных шлюпок, болтавшихся на шлюпбалках. Некоторые волочили носилки или вели спотыкавшиеся фигуры, одетые в синюю госпитальную одежду, их крики и мольбы звучали, словно гомон птичьего гнездовья на закате солнца.
Пока Курт смотрел, корабль вдруг стремительно подался в его сторону, и люди заскользили по палубам, сбиваясь в кучи у ограждений. Потом в одиночку и группами начали падать за борт.
Одна из шлюпок подалась и, сорвавшись, ударилась о воду рядом с корпусом корабля и тут же опрокинулась. Люди все падали с верхних палуб, сквозь ветер слабо доносились вопли, были видны маленькие всплески белой пены, когда они оказывались в воде.
— Что нам делать? — прошептал рядом Хорстхаузен, с выражением ужаса на бледном лице во все глаза глядя вслед за лучом прожектора.
Курт выключил прожектор. После интенсивного света темнота, казалось, сокрушала.
— Ничего, — ответил во тьме. — Мы уже ничего не можем сделать. — Повернулся и неверной походкой пошел к люку.
Когда командир достиг основания трапа, к нему снова возвратилось самообладание. Бесстрастным голосом с окаменевшим лицом отдал приказ:
— Впередсмотрящие — на мостик. Скорость двенадцать узлов, новый курс сто пятьдесят градусов.
Лодка поворачивала прочь от тонущего корабля, а Курт все стоял, широко расставив ноги, борясь со жгучим желанием поднять руки и закрыть ладонями уши. Он знал, что не сможет избавиться от криков и воплей, которые эхом отдавались в голове. Знал, что никогда не сумеет скрыться от них и что услышит их опять в час своей собственной смерти.
— Занять места согласно боевому расписанию. — Глаза его были безжизненны, а восковое лицо — мокро от брызг и пота. — Продолжаем обычное патрулирование.
Сантен устроилась на самой нижней койке в своей любимой палате третьей палубы. У нее на коленях лежала открытая книга.
Это была каюта с восемью койками, у всех молодых людей, лежавших в них, повреждения позвоночника. Ни одному из них не суждено больше ходить, но может быть, именно поэтому они были самой шумной, веселой и своевольной компанией на борту «Протеа Касл».
Каждый вечер в течение часа Сантен читала им… или намеревалась читать. Обычно требовалось всего несколько минут изложения мнений автора, чтобы спровоцировать горячие дебаты, беспрепятственно длившиеся до тех пор, пока не раздавался гонг на ужин.
Сантен получала такое же большое удовольствие от этих встреч, как и любой из пациентов, и неизменно выбирала книгу о том, о чем ей самой хотелось узнать побольше, всегда на африканскую тему.
В этот вечер она взяла второй том труда французского автора Левайяна «Путешествие в глубь Африки». Прямо со страницы переводила описание охоты на гиппопотама, за которым слушатели с жадностью следили, пока Сантен не дошла до следующего места: «Самка животного была освежевана и разделана на месте. Я приказал принести мне чашку, которую наполнил молоком самки. Оно показалось значительно менее неприятным, чем молоко слонихи, и на следующий день почти полностью превратилось в сливки. Они имели болотный привкус и мерзкий запах, вызывавший отвращение, но, налитые в кофе, были даже приятны».
С коек послышались брезгливые возгласы.
— Боже милостивый! — воскликнул кто-то. — Эти французишки! Любой, кто пьет молоко гиппопотама и ест лягушек…
В ту же минуту все напустились на него.
