решительная и твердая, зубы белые и ровные, а в глазах светилась нежность, какой он раньше никогда не видел. — Минхерц, я стояла и думала, что очень немногие мужчины сумели бы провести нас так далеко по этой пустыне. Без вас мы бы ничего не смогли. — И крепко сжала его локоть. — Я, конечно, знала, что вы человек опытный и написали много книг, а теперь я знаю также и то, что мужчина вы сильный и упрямый, которого не остановят никакие препятствия.
Она снова сжала его руку. Ладонь была теплой и жесткой. Гарри обнаружил, что ему приятно это прикосновение. Распрямив плечи, он вдруг заломил свою шляпу с опущенными набок полями. И спина уже вроде бы не так болела. Анна опять улыбнулась.
— Я с несколькими людьми пойду по камням пешком. Осмотрим на берегу каждый дюйм, каждую пядь, а вы поведете конвой в обход и найдете другую дорогу.
Целых четыре мили им пришлось пробиваться в глубь побережья, пока не обнаружили узенькую и опасную дорогу меж каменистых гор, которая вывела обратно к морю.
Когда Гарри разглядел далекую фигуру Анны, упрямо шагавшую по глубокому песку во главе маленького отряда, тянувшегося позади нее, то почувствовал неожиданное облегчение и признался себе, что в течение этих нескольких коротких часов ему очень ее не хватало.
В тот вечер, когда они сидели на песке, опершись о дверцу «форда», неторопливо пережевывая солонину с сухарями и запивая ее крепким кофе, подслащенным сгущенным молоком, Гарри смущенно произнес:
— Мою жену тоже звали Анна. Она умерла уже давно.
— Да, — кивнула в ответ Анна, не переставая жевать. — Я знаю.
— Откуда?
— Мишель рассказывал Сантен. Произносимое на французский манер имя Майкла все еще сбивало с толку.
— Я постоянно забываю, что вы знаете о Майкле очень многое. — Он проглотил кусок солонины, вглядываясь в темноту. Как обычно, остальные члены экспедиции расположились чуть поодаль, предоставляя им возможность некоторого уединения, и сейчас тот костер отбрасывал неясные желтые блики на песок, а в ночи разносились приглушенные голоса. — А вот я, к сожалению, почти ничего не знаю о Сантен. Пожалуйста, расскажите мне о ней, мевру.
На эту тему они могли говорить сколь угодно долго.
— Она хорошая девочка, — Анна неизменно начинала свои рассказы с этого утверждения. — К тому же своевольная и упрямая. Я когда-нибудь говорила вам, как однажды?..
Гарри подвинулся поближе, вытянув шею, но на самом деле почти не слушал.
Отсветы костра отбрасывали на лицо Анны причудливые тени, отчего оно показалась совсем домашним. Гарри наблюдал за ним со странным чувством покоя и умиротворенности. Обычно женщины вызывали в нем лишь беспокойство и чувство неуверенности в себе; чем красивее и изысканнее были эти дамы, тем больше их страшился.
Уже очень давно он примирился с тем, что был импотентом, о чем узнал непосредственно в свой медовый месяц. Язвительный смех его невесты тридцать лет спустя по-прежнему звенел в ушах.
Но больше ни одной женщине Гарри не дал возможности посмеяться над собой снова. (Майкл не был по-настоящему его сыном, ибо эту работу выполнял за Гарри брат-близнец.) И теперь, когда ему было уже много за пятьдесят, все еще оставался девственником. Время от времени, как сейчас, например, когда приходилось вспоминать об этом, он чувствовал себя немного виноватым.
Сделав усилие, отогнал эту мысль прочь и попытался восстановить прежнее ощущение покоя и радости. Но теперь чувствовал рядом с собой резкий запах женского тела. С тех пор как они покинули Свакопмунд, лишней воды, чтобы помыться, не стало. Исходивший от Анны аромат был очень силен. Она пахла землей, потом и еще какими-то таинственными женскими запахами. Гарри наклонился чуть ближе, чтобы насладиться ими. Те несколько женщин, которых он знал, неизменно пахли духами и розовой водой, искусственно и пресно, а от этой исходил запах животного, горячего, сильного и здорового животного.
Гарри зачарованно наблюдал, а она, продолжая говорить своим низким голосом, подняла руку, чтобы откинуть с виска несколько прядей седых волос. У нее подмышкой торчал темный курчавый кустик, до сих пор влажный от дневной жары. Гарри вдруг затрясло от внезапного и дикого желания, сокрушительным ударом поразившего его. Оно росло, как крепкое негнущееся деревце, вызвав боль ощущений, о которых он мечтать давно забыл, плоть, привыкшая к вечному одиночеству, неожиданно набухла и напряглась, возбужденная разрядами, идущими из самых глубин существа.
Он пристально смотрел на Анну и не мог двинуться с места или произнести слово, а когда не ответил на вопрос, она, оторвав взгляд от костра, заглянула ему в лицо. Затем протянула руку и мягко, почти с нежностью коснулась щеки.
— Думаю, мне пора спать, минхерц. Желаю вам спокойной ночи и добрых сновидений.
Поднявшись с земли, тяжело ступая, прошла за брезент, отгораживавший ее постель.
Гарри лежал на одеялах на своей кровати, сжав руки в кулаки, прислушиваясь к шуршанию одежды за брезентовой ширмой, и тело его болело так, как если бы его сейчас жестоко избили. Из-за ширмы вдруг раздался странный рокот, который напугал. Какое-то мгновенье он не мог определить, что это. А потом сообразил: Анна храпит. И это был самый желанный звук, что ему когда-либо доводилось слышать, ибо невозможно испытывать страх перед женщиной, которая храпит. Захотелось кричать о своей радости на весь свет.
— Я влюблен, — выдохнул он. — Впервые за тридцать лет я влюблен!
Однако перед рассветом вся накопленная за ночь нечаянная храбрость бесследно испарилась. Осталась только любовь. Анна проснулась с покрасневшими и опухшими глазами, в покрытые сединой волосы набились принесенные ветром песчинки, но Гарри наблюдал за ней с обожанием до тех пор, пока она бесцеремонно не приказала:
— Ешьте побыстрее, нам надо отправляться, как только рассветет. У меня предчувствие, что сегодняшний день будет хорошим. Поторапливайтесь, минхерц!
«Что за женщина? — подумал Гарри с восхищением. — Если бы я мог пробуждать ком-нибудь подобную преданность и верность!»
Сначала показалось, что предчувствия Анны вполне обоснованы, поскольку скалистые стены на их пути больше не попадались, вместо них до самого пляжа простиралась волнистая равнина — сплошь песок и гравий, утыканный невысокими жухлыми кустиками. По ней можно было ехать, словно по пустой трассе, которая, петляя и изгибаясь, обегала поросшие сухой травой кочки и проходила над рыжеватой оконечностью пляжа, так что на мягком песке легко различить следы любого кораблекрушения и его случайные свидетельства.
Гарри восседал на заднем сиденье рядом с Анной. Когда автомобиль подскакивал на очередной колдобине, их вместе подбрасывало вверх. Спутник бормотал какие-то извинения, но продолжал прижимать свою здоровую ногу к ее бедру, а она не делала и попытки отстраниться.
Внезапно, после полудня, когда воздух дрожал от зноя, зыбкие стенки миража на мгновенье расступились и перед их взором предстали песчаные дюны, возвышавшиеся посреди голой равнины. Маленький конвой остановился. Выбравшись из машин, люди смотрели и не могли поверить собственным глазам.
— Горы, — тихо произнес Гарри, — цепь песчаных гор, о которой нас никто не предупредил.
— Между ними должен быть какой-нибудь проход!
— Они достигают, наверное, пятисот футов в высоту.
— Давайте, — скомандовала Анна. — Нужно взобраться на вершину.
— Господи Боже! — взмолился он. — В этом песке мгновенно увязаешь, а дюны такие высокие. Это может быть опасно.
— Пойдемте! Остальные здесь подождут.
Под руководством Анны с великим трудом карабкались наверх, удерживаясь возле острого гребня песчаного склона. Далеко внизу кучка машин выглядела игрушечной, люди рядом с ними были похожи на крошечных муравьев. Оранжевый песок под ногами скрипел, когда ноги по щиколотку утопали в нем. Если вдруг они ступали слишком близко к кромке гребня, песочная стенка рушилась, и целая лавина начинала с шипением скользить вниз по склону.
