— Это опасно! — бормотал Гарри. — Если бы вы шагнули за кромку, вас бы унесло вместе с песком.
Приподняв свои тяжелые ситцевые юбки, Анна подоткнула их за пояс и полезла дальше вверх. Гарри следил за ней неотступным взглядом, во рту у него пересохло, а сердце было готово выскочить из груди от напряжения и шока, охватившего при виде ее оголенных ног. Они были массивными и крепкими, как стволы деревьев, но кожа под коленями бархатистая и нежная, вся в ямочках, как у ребенка, — ничего более волнующего он в своей жизни не видел.
Невероятно, но тело отозвалось вновь. Словно гигантская клещня вцепилась в промежность, отчего всю усталость как ветром сдуло. Спотыкаясь и падая в мягком песке, Гарри карабкался следом. Бедра Анны, широкие, как у стельной коровы, качались и двигались под слоем юбок прямо перед глазами.
Он шагнул на вершину дюны, Анна протянула руку, чтобы поддержать его.
— О, Боже, здесь один песок, настоящая вселенная из песка.
Они стояли у начала гряды, тянувшейся без конца и края, и даже несгибаемая вера Анны стала слабеть.
— Никто и ничто не сможет преодолеть их.
Анна все еще держала его за руку, а теперь крепко сжала ее.
— Она там. Мне кажется, я слышу ее голос, который зовет меня. Мы не можем ее подвести, мы должны к ней пробиться, потому что без нас она долго не продержится.
— Идти в глубь дюн пешком — это верная смерть. В одиночку человеку там не продержаться и дня.
— Мы должны найти обходной путь. — Анна встряхнулась, как огромный сенбернар, отбрасывая всякие сомнения и минутную слабость. — Пойдемте. Мы Должны найти обходной путь.
И конвой с «фордом» в голове колонны повернул в глубь материка, огибая стороной границу высоких дюн. День угасал, солнце двигалось вниз по небосклону, проливая багряный свет на вздымавшиеся гребни. В тот вечер, когда они разбили лагерь у подножия дюн, песчаные горы, черневшие на фоне залитого серебристым лунным светом неба, казались далекими, неприступными и враждебными.
— Никакого обходного пути не существует, — Гарри смотрел на костер, избегая глаз Анны. — Эти дюны тянутся бесконечно.
— Утром мы вернемся на берег, — бесстрастно произнесла она и поднялась, чтобы идти спать, оставляя его с болью и желанием любить ее.
На следующий день они ехали обратно по ими же проложенной дороге, колеся по собственным следам с видневшимися отпечатками шин, и только к вечеру возвратились к месту, где дюны упирались в океан.
— Нет здесь никакого пути, — безнадежно повторил Гарри, потому что пенившиеся волны подкатывали прямо под песочные горы. Анна горестно опустила плечи и притихла возле костра, безмолвно наблюдая за языками пламени.
— Если мы останемся и будем ждать, то Сантен, возможно, сама пробьется к нам с севера. Она наверняка знает, что ее единственная надежда — двигаться на юг. Если мы не можем дойти до нее, будем ждать, когда она придет к нам.
— Но у нас кончается вода. Мы не можем…
— Сколько мы еще сможем продержаться?
— Три дня, не больше.
— Четыре, — умоляла Анна, в ее голосе и во всем облике сквозила такая безутешность, что дальше Гарри действовал, повинуясь каким-то внутренним импульсам. Он притянул ее к себе, испытав благоговейный ужас, когда она приняла ласку, и оба крепко прижались друг к другу — она в отчаянии, а он от безумной страсти, доводившей его до исступления. Какое-то мгновенье Гарри беспокоился, что люди у костра увидят их, но уже через секунду перестал обращать на это внимание.
— Пойдем. — Анна помогла подняться ему на ноги и повела за холщовую ширму. Гарри била такая дрожь, что руки не слушались, и он никак не мог расстегнуть пуговицы на рубашке. Анна тихонько посмеивалась.
— Вот так, — раздела она его. — Глупенький…
Бока и спину ему освежал прохладный ночной ветерок, но он весь горел, сжигаемый внутренним огнем из-за бесконечно долгого желания. И сейчас перестал стыдиться своей волосатой груди и некрасиво торчащего живота, худых, как у цапли, ног, слишком длинных для маленького тела. Взгромоздился на нее с дикой поспешностью, отчаянно пытаясь похоронить себя в ней, раствориться в этой великолепной мягкой белизне и спрятаться от всего мира, бывшего столь жестоким по отношению к нему так долго.
А потом это случилось снова. Он почувствовал, что крепость и сила уходят, сник и сжался совершенно так же, как в ту страшную ночь более тридцати лет назад. Лежал на белом пуховике ее живота, убаюканный между полными, мощными бедрами, и жаждал умереть от стыда и никчемности. Ждал, что сейчас услышит издевательский смех и увидит презрение, зная, что на этот раз это уничтожит до конца. Но и убежать-то не мог, ибо сильные руки обхватили его, а бедра упругими тисками держали слабые ягодицы.
— Мевру, — выдохнул он. — Прости меня, потому что я никуда не гожусь и никогда не годился.
Анна опять засмеялась, этот смех звучал любовно и сочувственно.
— Ах ты, мой маленький, — прошептала она ему на ухо хлопотливым голосом, — давай-ка я тебе немножко помогу.
Гарри почувствовал, как рука, зажатая между их обнаженными телами, опускается вниз.
— Где тут мой щеночек? — Ее пальцы дотянулись, и он запаниковал. Стал вырываться и дергаться, однако она легко его удержала. От постоянного ручного труда пальцы были шершавыми, как наждачная бумага, но они щекотали и не отпускали, тиская и лаская, подбадривая довольным мурлыкающим голосом:
— Вот уже и большой мальчик. Какой большой мальчик!..
Гарри не мог больше сопротивляться. Каждый нерв и мускул в нем напряглись. Тело заныло и заболело, но пальцы продолжали ласкать и трогать, а в голосе появилась истома, которая усыпляла и успокаивала так, что оно расслабилось и словно освободилось из оков.
— Ах! Что это происходит с нашим подросшим мальчиком?
Неожиданно ее прикосновение наткнулось на твердое сопротивление, она засмеялась снова. Большие бедра отпустили его, медленно раздвинувшись.
— Тихонько, тихонько, — предостерегала она, потому что Гарри начал опять сопротивляться и дергаться. — Вот так! Да, вот так, так!
Анна руководила им, пытаясь помочь, а он отчаянно торопился.
Вдруг в ноздри ему ударил горячий запах ее собственного возбуждения, густой, восхитительный, ни с чем не сравнимый аромат, и новая мощная волна окатила его. В этот же миг он превратился в героя, в орла, бога-громовержца. Теперь был сильным, как бык, твердым, как гранит, и длинным, как меч.
— О, да! — выдохнула Анна. — Вот, вот так!
Его напор уже не встречал никакого сопротивления, он двинулся вперед и проник, скользя и утопая, в ее глубины и в тот чудесный жар, что куда жарче любого места, какие узнал за все годы своего существования. С неожиданной поспешностью и ожесточением она рванулась вверх, но повалилась под ним, как под кораблем, боровшимся с океанским штормом, и стала глухо стонать, подгоняя охрипшим, гортанным голосом, пока небо не обрушилось.
Он медленно возвращался издалека, а она держала его и поглаживала, разговаривая снова, как с ребенком:
— Ну вот, малыш. Все хорошо. Теперь все хорошо. Так оно и есть. Теперь все было хорошо.
Никогда раньше Гарри не чувствовал себя в такой безопасности и не испытывал такого глубокого, всепроникающего покоя. Прижал лицо к ее груди, растворившись в обильной плоти, и жаждал остаться в ней навечно.
Любовно поглядывая на Гарри, Анна убрала его редкие мягкие волосы со лба и ушей. В неярком свете костра вдруг заблестела розовая лысина на макушке, из-за чего в груди у Анны что-то сжалось. Гарри показался таким беззащитным, что ей немедленно захотелось его утешить. Вся нерастраченная любовь и тревога за Сантен перенеслись теперь на Гарри, потому что эта женщина была создана, чтобы отдавать свою верность, теплоту и преданность другим. Она стала укачивать его, как младенца, баюкая и тихонько напевая.
На рассвете Гарри обнаружил другое чудо. Выскользнув из лагеря и направившись к пляжу, он увидел,
