О-хва нашел страусиные гнезда, Сантен взбила одно в пустой половинке скорлупы, а потом смешала с нарезанным кусочками трюфелем и на большом плоском камне, укрепленном над костром, приготовила омлет — огромный omelette aux truffes.
Несмотря на то что в него попала грязь с пальцев, из-за чего цвет был чуть сероватым, а на зубах скрипели песчинки и осколки скорлупы, они поглощали омлет, смакуя во рту каждый кусочек.
И только потом, лежа под примитивной крышей из ветвей и листьев, Сантен дала волю слезам. Она испытывала такую острую тоску по дому, что, уткнувшись в рукав, чтобы заглушить рыдания, долго и безутешно плакала.
— Ах, Анна, Анна, я бы все на свете отдала, лишь бы только увидеть твое милое, некрасивое, дорогое лицо снова!
Пока они шли по руслу реки, недели превращались в месяцы, ребенок в животе у Сантен подрастал.
Поскольку ее еда была скудной, но здоровой, а ежедневные упражнения в виде ходьбы, рытья земли и переноса тяжестей тоже делали свое дело, ребенок не был крупным и лежал высоко. Груди Сантен налились, иногда, когда была одна и сочной мякотью клубня оттирала тело от грязи, она горделиво поглядывала на них, восторгаясь смешно торчавшими кверху розовыми сосками.
— Как бы мне хотелось, чтобы ты видела их сейчас, Анна. Ты бы уже не смогла мне сказать, что я похожа на мальчика. Правда, на ноги пожаловалась бы, как всегда, решив, что они слишком длинные и худые и к тому же мускулистые. Ах, Анна, хотела бы я знать, где ты сейчас…
Однажды утром, на заре, когда они прошагали уже несколько часов, Сантен взобралась на вершину невысокого холма и внимательно огляделась вокруг.
Воздух с ночи еще сохранялся прохладным и таким чистым, что было видно горизонт. Позже, когда наступит жара, он сгустится и станет полупрозрачным, как опал, а солнце высушит краски ландшафта. Мираж сказочным образом изменит все вокруг, и самые обычные скалы или заросли растительности внезапно приблизятся, превратившись в дрожащих чудовищ.
А сейчас вершины гор возвышались остроконечными пиками и не теряли своих богатых красок. Волнистые равнины потонули в серебристой дымке трав, на них росли деревья — настоящие, живые деревья, а не те побитые жарой древние мумии, что стояли на равнине у подножия дюн.
Величественные, похожие на верблюжьи горбы, зонтичные акации произрастали необычно. Их мощные стволы, покрытые шершавой, как крокодиловая кожа, корой будто нарочно приделали к раскинувшейся зонтиком пушистой кроне из нежных, серебристо-зеленых листьев. На ближайшей из акаций построила общее для всех гнездо размером со стог сена стая общительных ткачей. Каждое новое поколение этих неприметных, серовато-коричневых мелких пташек высиживало в нем яйца до тех пор, пока однажды крепкое дерево не раскалывалось под непомерно большим весом. Сантен уже видела такие гнезда, валявшиеся на земле под треснувшей акацией вместе с ветками, на которых они крепились, из них несло смрадом разлагавшихся трупиков сотен птенцов и разбитых яиц.
А за этим странным лесом, посреди равнины, круто вздымали свои вершины невысокие холмы — африканские копи, склоны которых ветер и палящее солнце обточили и обожгли так, что они превратились в геометрические фигуры с острыми, как зубы дракона, краями. Мягкий свет восходящего солнца высвечивал на скалистых стенах всевозможные оттенки коричневого, красного и бронзы, а на верхушках гор были хорошо видны венчавшие их доисторические деревья с мясистыми стволами и кронами, как у пальм.
Сантен остановилась, опершись на палку, охваченная трепетом при виде этого сурового великолепия. Стада изящных газелей паслись на равнине. Это были светлые, как облачка дыма, и столь же бестелесные маленькие животные, необычайно грациозные, с изогнутыми рогами, похожими на лиру. Красивый и яркий, коричневый, как корица, мех на спинках отделяла от белоснежной шкурки внизу полоса шоколадно-темного меха сбоку.
Пока она наблюдала, ближайшие к ней животные, напуганные человеческим присутствием, стали подпрыгивать и бить копытами воздух, что было характерным проявлением тревоги и отчего они получили свое название — «прыгуны». Газели наклоняли головы так низко, что едва не касались копыт, выстреливали в воздух прямыми, как натянутая струна, ногами, одновременно раскрывая глубокую складку кожи, протянувшуюся вдоль спины, из-под которой крылом вылетала незаметная до этого тонкая белая грива.
— О-о, ты только посмотри на них, Х-ани! — вскрикнула Сантен. — Они такие красивые!
Однако поданный сигнал тревоги мгновенно передался остальным животным, и по равнине уже неслись сотни антилоп, подпрыгивая высоко в воздух и распустив сверкающие белые гривы.
Опустив свой груз на землю, О-хва согнул голову и стал подражать животным. Он пританцовывал на выпрямленных ногах и пощелкивал пальцами по спине, и движения были столь точными, что, казалось, охотник превратился в быстроногую маленькую антилопу. Повалившись на землю, обе женщины чуть не умерли от приступа неудержимого смеха. Общая радость длилась долго и после того, как горы растворились в дымке жара, временно облегчив их страдания, когда начало палить полуденное солнце.
Во время длинных остановок в середине дня О-хва взял за правило отделяться от женщин, и скоро Сантен привыкла видеть его крошечную фигуру, сидящую на скрещенных ногах в тени кустов верблюжьих колючек со шкурой быка на коленях, которую он вычищал перочинным ножиком. Во время переходов бушмен нес аккуратно сложенную и свернутую шкуру на голове. Однажды, когда Сантен захотелось вдруг рассмотреть ее, О-хва так разволновался, что пришлось умилостивить его, прося прощения.
— Я не собиралась делать ничего дурного, достопочтенный О-хва.
Однако ее любопытство разгорелось еще больше. Старый бушмен был настоящим умельцем и обычно с удовольствием демонстрировал изделия своих рук. Вовсе не протестовал, когда она наблюдала, как он сдирал гибкую желто-бурую кору со ствола вельвичии, а затем сворачивал из нее колчан для запасных стрел, украшая его рисунками птиц и зверей, выжженными на коре угольками из костра.
Показал Сантен, как из кусочков твердой белой кости вытачивать наконечники для стрел, терпеливо шлифуя их плоским камнем. А один раз даже взял ее с собой, чтобы поискать личинки. Из них он делал яд для стрел, который убил оленя и который мог в течение нескольких часов убить человека. Она помогала рыть землю под особым видом кустарника и выбирать коричневые шарики, бывшие на самом деле куколками, в которых развивались жирные, белые личинки жуков diamphidia.
Обращаясь с куколками с чрезвычайной осторожностью, ибо даже самое мизерное количество сока личинки, попав в организм, означало бы медленную, но верную смерть, О-хва растирал их в однообразную массу. Затем сгущал ее соком дикой сансевьеры и смазывал наконечники стрел этой липкой смесью. Из той же сансевьеры вытягивал крепкие волокна, сплетал в прочные жгуты и привязывал ими наконечники к древку стрел.
Бушмен позволял смотреть, как выстругивает простенькую, размером с карандаш, дудочку, на которой себе аккомпанировал, издавая пронзительные звуки, когда танцевал. Как вырезает рисунок на тяжелой палке, которой пользовался, чтобы сбить взмывавшую в воздух куропатку, разметав ее красивые пушистые перья, или пристукнуть зеленоголовую ящерку, прятавшуюся в верблюжьих колючках. Но когда трудился над шкурой антилопы, отходил на приличное расстояние и работал в одиночестве.
Песочная река, по руслу которой они следовали так долго, в конце концов превратилась в целую серию крутых изгибов, похожих на извивающееся в предсмертных судорогах тело змеи, а затем вдруг внезапно оборвалась и стала высохшей круглой котловиной, такой широкой, что деревья на дальнем берегу казались просто темной дрожащей линией на горизонте. Поверхность котловины была белой от покрывавших ее кристаллов выпаренной соли. Лучи полуденного солнца отражались от этой белизны так сильно, что глазам было больно смотреть и взор невольно переносился на небо, которое тоже казалось бледно-серебристым. Бушмены называли это место «большая белая земля».
На одном из крутых берегов этой огромной высохшей впадины они разбили лагерь. Построили хижины с соломенной крышей — прочнее, чем те, что были у них раньше. Это придавало лагерю вид некого постоянства. Потом два маленьких Сана приступили к не слишком сложной работе по благоустройству стоянки, хотя оба держались так, словно предвкушали что-то приятное. Уловив их настроение, Сантен полюбопытствовала:
— Почему мы здесь остановились, Х-ани?
