принадлежит никому и принадлежит всем, как тень верблюжьей колючки, вода в колодце или земля, по которой мы ступаем, — никому и всем сразу. Каина тоже никому не принадлежит, но мы можем забрать у него его жир, если нам очень нужно. Большие клубни никому не принадлежат, но мы можем собирать их при условии, что оставим несколько корешков детям. Как ты можешь говорить, что звезда принадлежит тебе одной?
В этом коротком рассуждении заключалась, по сути, вся философия существования Санов, которая и привела к трагедии этих людей, напрочь отрицавших необходимость собственности, именно этим бушмены обрекли себя на безжалостное преследование, уничтожение и рабство либо изгнание в такие уголки пустыни, где никакие другие люди выжить не могли.
Так протекали бесконечно однообразные дни ожидания — в разговорах, неспешной охоте и поисках растительной пищи, но однажды вечером обоих бушменов охватило вдруг страшное волнение. Они стали смотреть на север, подняв свои янтарные лица к выцветшему голубому небу.
Сантен потребовалось несколько минут, чтобы понять, что их так взволновало. Она увидела тучу. Та выползала из-за кромки горизонта с севера, будто чья-то гигантская рука, и росла на глазах, вытягиваясь плоской наковальней. Откуда-то издалека доносились слабые раскаты грома, похожие на рычание льва, вышедшего на охоту. А потом туча закрыла все небо на горизонте, загоревшись отраженным светом заходящего солнца и вспышками молний, трещавших внутри нее. В ту ночь О-хва танцевал и пел хвалебные песни духам Облака до тех пор, пока не упал в изнеможении на землю, однако к утру грозовые тучи рассеялись.
Но высоко в синем небе, на котором до сих пор не было ни единого пятнышка, появились размазанные полосы перистых облаков, похожие на хвост кометы. Казалось, сам воздух стал другим. Он был насыщен статическим электричеством до такой степени, что у Сантен от страха мурашки побежали по телу. Жара стала удручающе-изматывающей, переносить ее было еще тяжелее, чем сухой звенящий зной полудня, а верхушки кучевых облаков взбирались все выше и выше с северной стороны горизонта, чудовищно раздуваясь и распухая.
С каждым днем облаков становилось все больше. Они были огромными и собирались на севере, словно легион великанов, который маршировал к югу, пока под парящим слоем пронизанного влагой воздуха земля и все на ней задыхались от духоты.
— Пожалуйста, пусть начнется дождь, — каждый день шепотом просила Сантен, а пот тонкими струйками стекал по ее щекам, и ребенок во чреве казался теперь каменным грузом.
В ту ночь О-хва танцевал и пел снова.
— Дух Облака, смотри, смотри, как ждет тебя земля, с таким же нетерпением, что и олениха канна, которая дрожит, поджидая своего быка. Спустись с высоты, дух Облака, перед тобой мы благоговеем, и пролей свои плодоносные соки на свою супругу-землю. Оседлай свою любимую, и от твоего семени она понесет в изобилии новую жизнь.
И когда Х-ани стала выводить трели, заменяя собою целый хор, Сантен начала лихорадочно ей подпевать.
Как-то утром солнце не появилось, потому что все небо от горизонта до горизонта было затянуто серыми тучами. Они висели над землей так низко, что, казалось, дождь должен вот-вот начаться, но тучи опустились еще ниже, и наконец оглушительный разряд молнии вырвался из их толстого, свисавшего складками, серого подбрюшья, с треском грохотнув над землей так, что на миг почудилось, будто земля под ногами вздрогнула. Одна капелька ударила Сантен по лбу, она была такой тяжелой, что девушка пошатнулась, вскрикнув от неожиданности и изумления.
В тот же миг нависавшее темное небо прорвалось дождем, обрушившимся серым потоком, похожим на тучи саранчи. Каждая капля, ударявшая по поверхности котловины, моментально сворачивалась в шарики грязи, а жесткие сухие веточки кустарника, росшего по краям, тряслись и раскачивались так, словно на них опустилась стая невидимых птиц.
Дождь жалил Сантен в кожу, а одна капля, попавшая в глаза, на долю секунды ослепила ее. Проморгавшись, она рассмеялась. О-хва и Х-ани, весело подпрыгивая, закружились по котловине. Сбросив с себя то, что называлось одеждой, они танцевали под дождем совсем голыми. Каждая капля, разбиваясь об их морщинистую, янтарного цвета кожу, разлеталась фонтанчиками серебряных брызг. Оба старика- бушмена взвизгивали от восторга, ощущая благостное пощипывание дождя.
Тогда и Сантен сорвала с себя свою полотняную юбку, отбросила платок в сторону и осталась стоять под ливнем, в чем мать родила, раскинув руки и подставив лицо дождю. Он колотил ее тело, стекал по плечам, промочив насквозь длинные темные волосы, закрывшие лицо. Она откинула волосы на спину и широко открыла рот.
Казалось, она стоит под водопадом. Дождь лил, мгновенно наполняя рот водой, Сантен едва успевала глотать. Дальний край котловины совсем исчез за серой водяной дымкой, а ее поверхность превратилась в желтое месиво.
Дождь был таким холодным, что кожа покрылась пупырышками, соски на грудях потемнели и стали жесткими, но Сантен смеялась от радости, начав танцевать вместе с бушменами, пока гром грохотал так, словно по небу катили гигантские булыжники.
Было похоже, что земля растаяла под толстым серебристым потоком воды. Он поднялся уже по щиколотку, прозрачная жидкость, смешиваясь с грязью, хлюпала под ногами. Дождь подарил людям новую жизнь и новые силы, они танцевали и пели до тех пор, пока О-хва внезапно не остановился как вкопанный, задрав голову и вслушиваясь.
За грохотом грома и шумом дождя Сантен вообще ничего не слышала, но О-хва что-то предупредительно выкрикнул. Барахтаясь в липкой грязи и воде, доходившей уже до колен, они взобрались по крутому берегу котловины наверх. И тогда Сантен различила низкий звук, похожий на шум ветра в высоких деревьях, который так встревожил О-хва.
— Река, — вымолвил бушмен, показав пальцем сквозь толстую пелену дождя, — река снова ожила.
Она ворвалась в низину, как живое существо, как чудовищных размеров грязновато-желтый питон, скользивший по речному руслу, с шипением вскипая между двух берегов, унося в своем потоке тела утонувших животных и обломанные ветки деревьев. Река затопила котловину, разбушевавшись на поверхности высокими волнами, переливаясь через берега и бурля возле ног, угрожая утащить людей под воду.
Подхватив свои пожитки, помогая друг другу, они заторопились и поднялись повыше. Темные дождевые тучи укоротили день, приблизив длинную ночь, и к тому же стало холодно.
Не было никакой возможности развести костер. Сидели, прижавшись один к другому, чтобы согреться, охваченные зябкой дрожью.
Ливень лил, не утихая, всю ночь.
Наступил свинцовый рассвет. Все кругом было затоплено. В огромном, тускло мерцавшем озере выступали островки суши с плескавшейся возле них водой, и кое-где поднимались кроны акаций, похожие на широкие спины китов.
— Неужели дождь никогда не кончится? — шептала Сантен, у которой от холода стучали зубы, озноб пронизывал ее насквозь, так что ребенок в животе, протестуя, пинался и корчился. — Пожалуйста, пусть он прекратится.
Маленькие бушмены страдали от холода, перенося его с той же стойкостью, с какой они всегда переносили бесконечные тяготы своего существования. А дождь, вместо того чтобы утихнуть и перестать, казалось, припустил с новой силой, закрыв от них жалкую землю плотной завесой.
А потом перестал — внезапно и без всякого на то намека. Не стал слабее, не пошел на убыль: только что он лил, а в следующую секунду прекратился. Низко нависавшая тугая пелена синеватых туч разорвалась и исчезла так быстро, как счищается кожура со спелого фрукта. Обнажилось вымытое и прозрачное голубое небо, солнце брызнуло такими яркими лучами, что ослепило своим блеском. Уже в который раз Сантен была ошеломлена теми контрастами, какими изобиловал этот загадочный и дикий континент.
К полудню иссохшая земля выпила всю воду, что упала с неба. Все потоки ушли в нее без следа. Только поверхность котловины по-прежнему была под водой, желтовато поблескивая от берега до берега. А на чистой и политой земле появлялись невидимые до того краски. Пыль, которой были окутаны каждый кустик и каждое деревце, смыло, и на глазах мир преображался, потрясая воображение. Светло-коричневая, как
