– Можете теперь перебраться в кабину, – заявил водитель; Майкл перелез через корзины с мясом и плюхнулся на сиденье рядом с ним.
Пригороды всегда производили на него неизгладимое впечатление. Это было почти то же самое, что очутиться на другой планете.
В последний раз он был в Дрейке Фарм еще в 1960 году, почти одиннадцать лет назад начинающим репортером в «Мейл». Именно тогда опубликовал ту самую серию статей под общим названием «Ярость», что заложило основу его будущей журналистской репутации и одновременно стало поводом для его первого знакомства с законом о цензуре.
Майкл улыбнулся своим воспоминаниям и с интересом огляделся вокруг; они проезжали через старую часть пригорода. Она сохранилась еще с прошлого века, с викторианской эпохи, когда неподалеку впервые были обнаружены сказочные золотоносные жилы Уитвотерсренда.
Старая часть пригорода представляла собой запутанный лабиринт узеньких улочек и переулков, протянувшихся между хаотично разбросанными строениями, хижинами и лачугами из необожженного кирпича с потрескавшейся штукатуркой, с крышами из рифленого железа, раскрашенными во все цвета радуги. Первоначальная окраска многих из них давно потускнела и подернулась рыжим налетом ржавчины.
Узкие улицы были испещрены рытвинами и ухабами; повсюду виднелись лужи какой-то непонятной жидкости. Тощие куры увлеченно копошились в горах мусора. Огромная свинья, такого ярко-розового цвета, будто ее только что ошпарили кипятком, нежилась в одной из луж и недовольно хрюкнула на проезжающий фургон. Вонь стояла неописуемая. Кислый запах разлагающихся отбросов причудливо смешивался с «ароматом», исходившим из открытой канализации и выгребных ям под деревянными туалетами, стоявшими, как будки часовых, за каждой хибарой.
Главный санитарный врач при правительстве давно уже потерял всякую надежду когда-либо привести в порядок старую часть Дрейке Фарм. И вот в один прекрасный день здесь появились бульдозеры, и «Мейл» на первых страницах напечатал фотографии смятенных семейств, скучившихся возле своего жалкого скарба, составляющего все их достояние на этом свете, и наблюдавших за тем, как эти железные чудовища разрушают их дома. Потом белый чиновник в темном костюме выступит по государственному телевидению и заявит, что «на месте этого рассадника заразы вскоре возникнут удобные современные бунгало». Мысль об этом дне вновь заставила Майкла содрогнуться от негодования.
Голубой фургон долго подпрыгивал на ухабах и выбоинах, проезжая мимо мрачного вида притонов и публичных домов, пока, наконец, не пересек невидимую черту, отделяющую старую часть пригорода от новой, застроенной зданиями, которые тот же чиновник назвал бы удобными современными бунгало. Тысячи одинаковых кирпичных коробок с серыми крышами из того же рифленого железа и асбеста бесконечными рядами выстроились на голой равнине. Они напоминали Майклу ряды белых деревянных крестов, которые он видел на военных кладбищах во Франции.
И все же каким-то образом чернокожие жители умудрялись придать даже этому безжизненному городскому ландшафту свой неповторимый местный колорит. То и дело попадались дома, перекрашенные в какой-либо яркий цвет; они резко выделялись на монотонном фоне грязно-белых рядов. Розовые, небесно- голубые, ярко-оранжевые, они как бы свидетельствовали о неистребимой любви африканцев ко всему яркому и светлому. Майкл заметил, что один из домов был разукрашен прекрасными геометрическими узорами, традиционными для племени ндебеле, которое обитало на севере страны.
Крохотные земельные участки под окнами как нельзя лучше характеризовали своих владельцев. Вот у одного из домов красуется квадрат голой пыльной земли; рядом участок засажен кукурузой, а у входной двери привязана дойная коза; сосед мог похвастаться целым садом из герани, которую он выращивал в старых пятигаллонных банках из-под краски; еще один участок был обнесен высоким забором из колючей проволоки, а заросший сорняками двор охраняла тощая, но весьма свирепая сторожевая дворняга.
Некоторые из делянок были отгорожены друг от друга декоративными стенами, сложенными из бетонных блоков или старых покрышек от грузовиков; наполовину вкопанные в твердую, как камень, землю, они были раскрашены в броские, веселые цвета. Большинство домов имело дополнительные пристройки, обычно что-то вроде коробки из сэкономленных стройматериалов и ржавого рифленого железа, в которой всей семьей ютились родственники хозяина, прибывшие невесть откуда. У обочины стояли брошенные автомашины, как правило, без мотора или колес. Груды старых матрацев, разваливающихся картонных коробок и прочего хлама, который не удосужились вывезти уборщики мусора, красовались на каждом углу.
И эта сцена была переполнена людьми, ее населявшими. Этих людей Майкл любил больше, чем представителей своей собственной расы или своего класса; это были люди, которым страстно желал помочь. Он бесконечно восхищался ими. Они поражали его своей духовной силой, безграничным терпением и волей к жизни.
Куда бы он ни бросил взгляд, всюду были дети, ползающие, бегающие, кричащие; они резвились и кувыркались на улицах, как стаи черных лоснящихся щенков Лабрадора, или же горделиво проплывали мимо, привязанные к спине матери, согласно местным обычаям. Дети постарше играли в свои незатейливые игры с куском проволоки и пустой банкой из-под пива, приспособленной под игрушечный автомобиль. Маленькие девочки прыгали через скакалку посреди дороги или играли в «классы» и салочки, подражая белым ребятишкам. Когда водитель голубого фургончика начинал гудеть, они медленно, с видимой неохотой отходили в сторону, уступая дорогу.
Завидев белое лицо Майкла, они запрыгали вокруг затормозившего фургона с криками: «Конфету! Конфету!» Майкл был готов к такому обороту и бросил им пригоршню твердых леденцов, которыми предусмотрительно набил себе карманы.
Хотя большая часть взрослого населения уже проделала свой долгий каждодневный путь в город к месту своей работы, матери, старики и безработные остались дома.
Стайки уличных подростков, бесцельно вшивавшиеся на каждом углу, провожали его равнодушными взглядами. И хоть Майкл прекрасно знал, что перед ним шакалы здешних мест, хищники, пожиравшие себе подобных, даже они вызывали у него симпатию и сочувствие. Ибо он понимал, что ими движет отчаяние. Еще фактически не начав свой жизненный путь, эти парни уже ясно осознавали всю беспросветность своего будущего; впереди у них не было ничего – ни одного шанса, никакой надежды на улыбку судьбы или на лучшие времена.
А рядом женщины занимались своими вечными домашними делами: одни развешивали мокрое белье на длинных веревках; когда оно высыхало, то колыхалось на ветру, как флаги на корабельных реях; другие склонялись над черными горшками на треножниках, в которых варилось основное местное блюдо – кукурузная каша; большинство домохозяек предпочитало готовить пищу на задних двориках, традиционным способом – на открытом огне, а не на железных плитах, установленных в их крохотных кухоньках. Дым от этих костров перемешивался с клубами пыли, образуя то самое мутное облако, что вечно нависало над пригородом.
