их язык. С тех пор как в Антилле воцарилась Кийя, в Гадире стали недолюбливать женщин, особенно умных и всезнающих, какой и показалась им принцесса. Но в ее поэннинском имени Морана они не смогли угадать имя антильской царевны Морейн, ее же лица прежде никто из них не видел.
Переводя речи Икхи и Двира, Морейн с холодеющим сердцем вникала в коварный план послов. Гадир хотел привлечь поэннинцев для отвлекающего маневра, втянуть Антиллу в войну на два фронта, в качестве платы предоставив варварам на разграбление Город Солнца и все его окрестности.
– Антильские сокровища не представляют для нас ценности, шелестящим голосом говорил Икха, – моей стране нужна только земля Антиллы. В окружении бескрайних вод главная ценность для нашего быстрорастущего населения – эта земля. Вы получите все, что на земле, а мы получим землю.
Морейн понимала, что это не так. Она знала, что гадирцы всегда считались жадными до сокровищ, они нередко грабили прибрежные поселения. Город Солнца неприступен, и совершенно ясно, что Гадир заманивает поэннинцев и пытается использовать их в своих целях. Но, боясь выдать себя, Морейн только переводила слова Икхи, решив поделиться с королем собственным мнением после окончания переговоров. А Икха все говорил, щуря свои раскосые глаза на бледное лицо Бренна, описывал местность и дороги, ведущие к Городу Солнца, и переправы на бурных речках, и крутые горные перевалы, и огромные стоячие камни, установленные в антильских горах какой-то древней расой.
Когда переговоры закончились и начался, по обыкновению, пир, Морейн заметила, как старательно слуги подливают гостям крепкий поэннинский эль. Гвидион сверлил послов темным, тягучим взглядом. Уже заплетающиМс языком Икха сообщил забытую прежде новость:
– Эта глупая антильская ведьма просила послов Гадира поговорить с королем варваров о выкупе за ее невестку.
Заливаясь пьяным смехом, Икха пообещал:
– Гадир даст за антильскую царевну выкуп вдвое больше против любого, предложенного Гелионой.
Морейн, не моргнув глазом, перевела все это Белину. Она бы пропустила этот пьяный бред гадирца, не будь рядом Гвидиона, который, безусловно, все понял, и коротко усмехнулся.
– Может, это был бы лучший способ избавиться от нее, – криво улыбаясь, проронил Бренн.
На другой день, когда гадирцы покинули замок, Морейн яростно доказывала королю и его братьям, что не все, обещанное Икхой, так доступно. Город Солнца невозможно взять никакой осадой или приступом. Бренн элился:
– Ты быстро позабыла про свой неприступный Эринир. У него тоже были каменные стены и окованные железом ворота. Однако он нал под нашим натиском за три дня, или даже быстрее, – Бренн рассмеялся, – я уже не помню.
Морейн дернула плечом, почувствовав, как подступают предательские слезы обиды и горьких воспоминаний.
– Силы были неравными, это ты тоже, наверное, не помнишь, – сказала она.
– Какая разница? – скривил губы Бренн. – Все крепости сдаются моему войску рано или поздно. Мне остается только забирать сокровища и женщин, – Бренн говорил это со злой насмешкой, пытаясь задеть Морейн. – Как и ты, Гелиона будет стоять на коленях и просить пощады.
Морейн сердито сжала губы. Хотя она не могла припомнить подобную сцену, но не решилась сказать об этом Бренну, чего доброго он решит исправить упущение. В этой войне она была на стороне Поэннина, мстительно представляя, как падет Город Солнца, как будет рыдать и молить о пощаде ненавистная Гелиона. Но она понимала, что не менее вероятна и обратная ситуация. Упрямство и самовлюбленность заведут Поэннинского вождя в ловушку, где он и погибнет вместе со своим диким воинством.
Вокруг Поэннинского замка горели костры, сжигая в своем пламени старые вещи и горести, которые люди не хотели брать с собой в новый год. Наступали дни Самайна – дни безвременья, когда граница между верхним и нижним мирами становится совсем тонкой. Поэннинцы встречали Самайн не так, как это было принято в Эринире: другие обряды, другие молитвы, другие жертвы. В мрачной крепости Хребтовины и праздники казались зловещими. Со всей округи согнали скот. Жрецы, обретя невероятную важность, проводили обряды очищения.
Остров черным чудовищем уснул на поверхности озера, подставляя ветру свою колючую спину. На берегу у воды горели костры, варилось в котлах мясо, пестрели полосатые женские юбки и мужские цветные плащи вперемешку с длинными белыми одеяниями жрецов. На берегу Черного Озера был сооружен помост, расставлены столы. Жрецы, вернувшиеся со своих тайных служб, пели ритуальные песни вокруг высоких костров. Кружили хороводы ряженых.
Холодно и неуютно на осеннем ветру, скорее бы все закончилось и наступила ночь. Тогда погасят костры и все огни, и король со своими людьми вернется под своды замка в пиршественную залу, разогретую очагами, укрытую от ветров и злых духов. Начнется самый торжественный момент праздника – возжигание священного огня, от него зажгут другие и факелы, и дом оживет новым светом.
Бренн сидел, нахмурившись, подле короля, ему тоже не терпелось покинуть берег озера. Наконец Королевский друид закончил свои обряды, направился к Белину и братьям. Бренн поднялся навстречу Гвидиону, отвел его в сторону, что-то взволнованно объясняя. Живописная, вырази. тельная внешность и ледяное спокойствие жреца еще резче подчеркивали бледность и нервозность альбиноса. Когда они стояли рядом, то казалось, что природа специально создала две противоположности в дополнение друг другу.
Король поднял свою свиту и повел в дом. Квелин помахала рукой принцессе.
– Становится холодно, Морана, пойдем! – крикнула она.
Морейн уже собралась последовать за ней, но увидела, как Бренн садится в лодку, и направилась к берегу по шуршащей гальке.
– Ты не идешь в дом? – равнодушно спросила Морейн.
Бренн раздраженно обернулся и промолчал. Тогда она, стараясь не выдать голосом своей обиды, спросила:
– Составить тебе компанию?
Бренн демонстративно не замечал Морейн, может быть, надеясь, что это обидит ее, и она уйдет. Но она растерянно стояла на берегу, наблюдал за ним. Не дождавшись от него приглашения, Морейн сама забралась к нему в лодку, намочив юбку в холодной воде. Бренн удивленно вскинул брови, но ничего не сказал. Он легко работал веслами, и вскоре их лодка оказалась далеко от берега. Остров мрачной тенью приближался к ним. Бренн молчал, погрузившись в собственные мысли. Морейн склонилась к воде, опустив руку. И, чувствуя неловкость от возникшего молчания, решила заговорить:
– Какой странный сегодня вечер.
Поняв, что ответа она не получит, Морейн продолжила:
– В это время у нас, на севере, уже морозы.
Бренн молчал. Морейн окончательно смутилась под пристальным взглядом его бледных глаз.
Спускались сумерки. Легкий ветер доносил запах костров, лодка медленно огибала остров. На берегу начали гасить костры, и в потемневшее небо взвились серые столбы дыма. Голоса гуляющих стихли, на озеро опустилось безмолвие. Бренн продолжал грести, не отрывая взгляд от Морейн. Она, не зная, куда деваться от этого взгляда, уже начала жалеть, что напросилась ему в попутчики.
– Какой мрачный закат, – тревожно проговорила Морейн – Я замерзла.
Она действительно стала замерзать. Плащ, который дала ей Тара, согревал плохо. Бренн, наконец, оторвал от нее тяжелый взгляд и поднял глаза к небу. Вечер переходил в ночь, небо погасло. Полная луна только изредка успевала глянуть на землю сквозь сгустившиеся тучи. Поверхность воды была абсолютно черной, как крыло ворона.
Морейн несколько раз померещился бледный розовый свет, мерцающий на острове меж деревьев. Ей стало страшно и захотелось в теплый замок, полный гомона, лая, песен, в общество доброго и веселого короля.
Она взглянула на Бренна, он перестал грести и застыл, словно каменный. Морейн, наклонившись, дотронулась до его руки. Он вздрогнул от прикосновения. Морейн вдруг услышала его надрывное дыхание и испуганно одернула руку. Казалось, ему не хватало воздуха, он задыхался и издавал сиплые звуки, его начал душить кашель. Зрачки его глаз сузились, превращаясь в вертикальные полоски, кровь подступила к ним, и сквозь бледно-серую радужную оболочку засветился красный огонь. Волосы свисали клочьями, мокрые от пота. Черты лица преобразились до неузнаваемости. На высоком лбу вспухли две фиолетовые вены, щеки
