– По-моему, сейчас самое время начать, – объявил он. – Поверьте моему опыту, вино прекрасно помогает успокоиться, а вам сейчас необходимо именно это. Если позволите, я выпью с вами, чтобы вам не было одиноко. Уверяю вас, это не попытка уличного ловеласа споить одинокую печальную женщину. Я просто подожду, пока вам станет немного легче, и сразу же уйду. Договорились?
– О господи, да как хотите! – сквозь слезы сказала Марина, думая о том, справится ли она с задуманным, не рухнет ли все в последнюю секунду из-за какой-нибудь нелепой случайности.
Впрочем, выбирать не приходилось; похоже, в ее жизни наступил момент, когда ни деньги, ни общественное положение, ни обширные знакомства и деловые связи не могли ей помочь. Нужно было действовать самой, и действовать решительно, не тратя времени на сомнения и слепо положившись на удачу. В конце концов, один раз за восемь лет ей должно было хоть в чем-то повезти!
Извинившись перед своим кавалером, она встала из-за столика и прошла в дамскую комнату. Помещение было не из тех, где жена банкира Медведева привыкла пудрить нос, но кран с водой и зеркало здесь имелись, а дверь была оснащена примитивной и некрасивой, но вполне надежной защелкой. Запершись в туалете, Марина старательно промыла тепловатой, сильно отдающей хлоркой водой красные, распухшие, заплаканные глаза, насухо вытерла лицо носовым платком и поправила макияж. Голова снова начала болеть, бриллиантовые сережки в ушах опять кололись и весили, казалось, по целому килограмму; их хотелось снять и бросить в унитаз, но Марина сдержалась: сережки ей шли, а сейчас она остро нуждалась во всем своем очаровании до последней капли.
Порывшись в сумочке, она извлекла оттуда запаянную стеклянную ампулу, надломила ее и, зажав в ладони, вышла из туалета. Когда она вернулась к своему столику, на нем уже стояла бутылка красного вина, горела свеча в фужере, и возвышалась ваза с цветами.
– Очень мило, – сказала она, усаживаясь и изображая на лице грустную, стесненную улыбку, – но это уже лишнее. Право, я сегодня не в том настроении.
– Вот я и пытаюсь вам его немного поднять, – возразил незнакомец. – Не буду лгать, будто делаю это из чистого альтруизма. Смотреть на вас – одно удовольствие, и, клянусь, мне этого достаточно. По крайней мере, пока.
– А вы откровенны, – заметила Марина тоном, в котором сквозила заинтересованность.
– Мы живем в плохое время, – вздохнул мужчина, наполняя бокалы рубиновым вином. – Его, времени, вечно не хватает на самое главное, вот и приходится экономить. К чему произносить тысячи слов, когда и так все ясно? Вот он, я, весь перед вами, вы все прекрасно понимаете – словом, вам решать, я ни на чем не настаиваю, кроме вот этого бокала вина. Он вам необходим, чтобы успокоиться. Хотя, должен заметить, слезы вас ничуть не портят.
Марина через силу улыбнулась ему. Нетерпение и тревога грызли ее изнутри; нужно было что-то говорить, но сил на это уже не осталось, и она, незаметно двинув локтем, сбросила на пол сумочку.
Мужчина бросился ее поднимать, и тогда Марина, покосившись в сторону барной стойки и убедившись, что за ней никто не наблюдает, вылила в его бокал содержимое ампулы.
Через четверть часа она, бросив на столик крупную купюру, никем не замеченная, покинула кафе. В кулаке у нее был крепко зажат ключ от машины, владелец которой крепко спал, уронив на грудь голову с проклюнувшейся на макушке лысиной. Оказавшись на улице, Марина сразу же надела темные очки, чтобы солнечный свет не резал воспаленные глаза. Она миновала свой прокатный «гольф», сиротливо прижавшийся к бровке тротуара, и приблизилась к большому грузовому микроавтобусу. Такие автомобили она еще ни разу не водила, но полагала, что как-нибудь справится, благо путь ей предстоял недалекий. К тому же для того, что она задумала, трехдверный «гольфик» не годился – слишком был легок.
Она забралась в кабину микроавтобуса. Здесь было жарко, как в духовке, и отвратительно пахло соляркой. Первым делом Марина открыла оба окна; в кабину потянуло едва ощутимым теплым сквознячком. Поискав, она нашла замок зажигания и вставила ключ, внезапно преисполнившись твердой уверенности в том, что проклятая колымага ни за что не заведется. Марина повернула ключ, стартер включился, и машина сама собой вдруг резко прыгнула вперед, немедленно заглохнув. Обливаясь потом, с бешено бьющимся сердцем, не понимая, что, собственно, произошло, Марина зашарила глазами по приборам, как будто те могли подсказать, в чем проблема. Тут она увидела, что рычаг коробки передач сдвинут вперед и влево: водитель микроавтобуса, не доверяя ручному тормозу, поставил машину на первую передачу. «Господи, боже мой», – пробормотала Марина, выжала сцепление и выключила передачу. Ручная коробка передач внезапно показалась ей непреодолимым препятствием – она столько лет пользовалась автоматической, что сейчас с трудом припоминала, на что нужно нажимать и куда толкать рычаг, чтобы этот ржавый рыдван начал двигаться.
Немного успокоившись, она внимательно ознакомилась со схемой переключения скоростей, выдавленной на пластмассовой головке рычага. Давно забытые наставления инструктора автошколы сами собой начали всплывать в мозгу. Прерывисто вздохнув и подавив желание перекреститься, Марина завела двигатель, выжала сцепление, со второй попытки включила скорость и медленно, очень осторожно стала отпускать педаль.
В самом конце педаль выскользнула из-под острого носка ее туфли, машина задергалась, как норовистая лошадь, но Марина снова прижала сцепление, дала побольше газа, заставив старый движок обиженно взреветь, и движение стало плавным. Забыв включить указатель поворота, она повернула руль и едва не въехала под какой-то джип, который, сердито сигналя, объехал ее по широкой дуге и умчался вперед. Марина вслух произнесла короткое слово, случайно услышанное как-то от Кастета, взяла себя в руки и стала время от времени поглядывать в зеркало заднего вида.
Она объехала вокруг квартала, чтобы освоиться с управлением. Пару раз машина пыталась заглохнуть и на одном из светофоров действительно заглохла, но двигатель сразу же завелся, стоило Марине повернуть ключ. Сидеть было непривычно высоко, Марине казалось, что она парит метрах в трех над мостовой, но это ощущение скоро прошло, и она почувствовала себя немного увереннее. Проезжая мимо отделения милиции, она даже сумела повернуть голову и окинуть взглядом стоявшие перед зданием машины.
Омоновский грузовик с решетками на окнах уже уехал; на асфальтовой площадке перед отделением калились на солнце два сине-белых «уазика» и серая «Волга». Увидев «Волгу», Марина непроизвольно вздрогнула, но машина была не та, о которой ей подумалось, и, успокоившись, Марина проехала мимо.
Свернув за угол, она неуклюже, в три приема, развернулась прямо на автобусной остановке, вернулась поближе к перекрестку и поставила машину в густой тени старых лип, что росли на газоне, почти полностью заслоняя своими ветвями светофор. Выключив зажигание, Марина вздохнула с облегчением; ей показалось, что последний выхлоп двигателя тоже напоминал облегченный вздох.
– Не расслабляйся, – сказала она, не зная толком, к кому обращается – к себе или к машине. – Это еще далеко не все.
С того места, где она припарковалась, отделение милиции просматривалось как на ладони. Марина подумала, что ей никто не мешал остановиться в двух шагах от него – мало ли кто, где и с какой целью припарковался, – но менять место стоянки она не стала. Ей сделалось интересно, сколько пройдет времени, прежде чем персонал кафе растолкает хозяина машины и тот сообразит, что его нагло обокрали средь бела дня. Обдумывая этот никчемный вопрос, она расстегнула сумочку, вынула сигареты и закурила. Медведеву всегда не нравилось, что она много курит, и, чиркая колесиком зажигалки, Марина испытала кратковременный прилив знакомого, привычного злорадства. (Не нравится тебе? Ну, так получай!) То обстоятельство, что курение вредит – в первую очередь ей самой, оставляло Марину равнодушной: она не видела, чего ради ей следует беречь здоровье и жить до ста лет. Это же подумать страшно: дожить до ста лет рядом с Медведевым! Да и без него тоже, если разобраться, не лучше. Повсюду все одинаково: радости мимолетны и очень дорого обходятся, а скука вечна и непобедима...
Она выкурила сигарету до самого фильтра – еще одна привычка, от которой Косолапый готов был лезть на стену, – закурила следующую, и тут дверь милицейского отделения открылась, и на крыльце появился арестованный в сопровождении двоих милиционеров и еще какого-то человека в штатском – сравнительно молодого, сухопарого, бритого наголо и с тем особым, невыносимо значительным и вместе с тем глупым выражением лица, которое свойственно мелким чиновникам при исполнении ими своих непосредственных служебных обязанностей, особенно если обязанности эти дают им хоть какую-то, пусть мизерную, власть над другими людьми.
