прямоугольными сторожевыми башнями, была проволока, натянутая на уровне ног, были самострелы, ловушки для танков, собаки на проволоке, заборонованные участки с противопехотными минами и проволочными спиралями. Повсюду потрескивали электричеством прожектора.
Пустота, образовавшаяся после разрушения Берлинской стены и ее атрибутов, намного превосходила по своим масштабам все, что было до нее. В сознании всплыло воспоминание: много лет назад летней ночью он стоял на этом месте. Ничего особенного не случилось, если не считать, что он увидел проводника со сворой собак, возбужденно лаявших и быстро бежавших вдоль внутренней стены. Патрульным был восточный немец, не советский солдат. То, как он держался, направляя собак, и как уверенно держал их на поводках, в точности напоминало манеру возницы, с легкостью управлявшего запряженными в колесницу лошадьми. Собаки, обнюхав землю, повернулись в сторону Аркадия, натянув при этом поводки. Аркадием овладел безотчетный страх – а он был тогда молодым офицером, не совершившим ничего предосудительного, – вдруг они идут по его следу и чуют предательское отсутствие рвения с его стороны. Он остался стоять на месте, как пригвожденный, а патрульный с собаками, не добежав до него, свернул в сторону. Правда, с тех пор всякий раз, когда он глядел на ворота, он видел в силуэте колесницы того проводника с собаками.
Аркадий вышел на освещенное место и большими осторожными шагами пошел через поле. На противоположной стороне находился Тиргартен – парк с хорошо ухоженными клумбами и ярким освещением. Пересечь Тиргартен, обойти его и дойти до станции метро «Зоо» – это заняло у него двадцать минут. Здесь подземка выходила на поверхность, и станция располагалась на высоко поднятой над улицей платформе. Это была единственная станция метро, через которую западным берлинцам было разрешено ездить на восток. На эту же станцию доставляли советских граждан, когда они приезжали в Западный Берлин.
На самой улице многое из того, что помнил Аркадий, было свежевыкрашено. Окна пунктов обмена валюты разбиты, а в подворотнях процветала ночная торговля наркотиками. Наверху же изменений было меньше. Та же самая узкая колея подходила к той же самой поднятой над землей платформе под той же самой стеклянной крышей. По-прежнему двадцать четыре часа в сутки работала камера хранения. Он спрятал в ящик видеокассету, которую привез с собой из Мюнхена.
Под станцией метро на улице выстроились в ряд телефонные будки. Аркадий развернул скомканный листок и набрал номер, который дал ему Петер Шиллер.
Петер ответил после восьмого звонка и спросил раздраженно:
– Где вы?
– В Берлине. А вы? – спросил Аркадий.
– Вы же знаете, что это берлинский номер. С кем вы?
На станцию прибыл поезд. Звук передался по панели, на которой висел телефон.
– Ладно, – сказал Аркадий. – Я постараюсь позвонить вам завтра в полдень по этому же номеру. Может быть, вы тогда будете больше знать.
– Ренко, вы думаете, что можете?..
Аркадий повесил трубку. Осознавать, что Петер рвет и мечет где-то совсем близко, ближе, чем в Мюнхене, но дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, служило большим утешением.
Он вернулся обратно тем же путем, через парк. И снова ему представлялась ярко освещенная бетонная преграда, словно высеченная изо льда. И снова он не увидел ничего, кроме поля, покрытого сочной зеленой травой и кивающими своими головками цветами.
«Надо больше верить», – сказал он себе.
Утро было ясное, сухое, на небе ни облачка. Аркадий с Максом не спеша брели по тем же местам, где он был ночью. Ирина в галерее помогала в оформлении выставки.
Макс был из числа тех, кто любил понежиться на солнышке. На нем был светло-желтый костюм цвета сливочного масла. В отражении витрин он выглядел так, словно, вняв просьбе докучливого приятеля, согласился побродить с ним, сходить пообедать или же пройтись вместе с ним по какому-то делу. Он держал Аркадия под руку, всем своим видом говоря: «Взгляните, с каким неотесанным малым приходится всюду таскаться». Они случайно встречались взглядами, и в маленьких черных точках зрачков Макса Аркадий читал, что ночью он не спал с Ириной и что его ложе было не более удобным, чем то, на котором спал Аркадий.
– Это же мечта застройщиков, – сказал Макс. – Эта часть Берлина всегда отличалась пышностью. Университет, опера, кафедральный собор, великолепные музеи всегда находились в Восточном Берлине. Мы, советские, понастроили столько уродливых сооружений, сколько смогли, но нам никогда не хватало ни средств, ни энергии капиталистических предпринимателей. В Западном Берлине есть магазины, являющиеся самой дорогой недвижимостью в мире. Представьте себе стоимость Восточного Берлина. Сами того не сознавая, мы, русские, спасли его. Сейчас буквально на глазах происходит метаморфоза: Восточный Берлин выбирается из кокона.
При дневном свете Фридрихштрассе была совсем иной. В темноте Аркадий не видел, сколько правительственных зданий было выпотрошено. В одном месте деревянный щит с нарисованными окнами огораживал фундамент закладываемой галереи «Лафайет». В другом стояло здание, до самого верха спеленутое тяжелой парусиной. Хотя по сравнению с Ку'дамм улица была относительно пустынна, отовсюду слышались звуки работающих землеройных машин, подъемных кранов, стук копров.
Аркадий спросил:
– А дом, где мы ночевали, принадлежит вам?
Макс рассмеялся:
– Больно вы подозрительны. Я ищу мечту, а вы – отпечатки пальцев.
Под липами по-прежнему стояли «Трабанты», но «Фольксвагенов», «БМВ», «Вольво», «Мазератти» было куда больше. Из распахнутых окон летела асбестовая пыль и раздавался визг электродрелей. На закрашенных мелом стеклах были выведены названия будущих филиалов «Мицубиси», «Алиталии», Ай-би- эм. В советском посольстве, через улицу, на ступенях было пусто, в окнах темно. В одной из боковых улочек из кафе на тротуар вынесли белые стулья и столики. Макс и Аркадий сели и заказали кофе.
Макс взглянул на часы, водонепроницаемый хронометр на золотом браслете.
– У меня через час встреча. Я агент по аренде дома, в котором вы ночевали. Для бывшего советского
