песен в ожидании следующей сводки. На этот раз она продолжалась десять минут. Сообщения остались прежние, но он ждал не их: ему хотелось вновь услышать ее голос. Он положил на стол часы. Обратил внимание на тюлевые занавески. Он, разумеется, знал, что на окнах висят занавески, но, если не сидеть вот так просто, можно и забыть о таких мелочах. Машинной, конечно, работы, но весьма приятные, с цветочным рисунком, сливающимся со слабым светом за окном.
«С последними известиями в эфире Ирина Асанова», – послышался ее голос.
Значит, она не замужем. Или не поменяла фамилию. А голос стал глубже и резче – не девичий. Когда он видел ее в последний раз, она шла по снежному полю, не зная точно, уйти или остаться. Чтобы дать ей возможность уйти, он остался. С тех пор Аркадий так много раз прислушивался, не раздастся ли ее голос. Сначала на допросах, когда боялся, что ее схватили. Потом в палатах психушки, где память о ней служила смыслом для исцеления. Работая в Сибири, он порой спрашивал себя, есть ли она еще на свете, была ли она вообще, или все это иллюзия, бред. Разумом он понимал, что никогда снова не увидит и не услышит ее. Но, независимо от своей воли, всегда ждал: вдруг за ближайшим углом увидит ее лицо или услышит в комнате ее голос. Голос ее звучал великолепно; значит, у нее все в порядке.
В полночь, когда программы стали повторяться, он наконец выключил приемник. Выкурил у окна последнюю сигарету. На фоне темно-серого неба золотом сиял купол церкви.
Низкие, как в пещере, потолки музея. Спертый воздух. Размещенные вдоль стен неосвещенные диорамы похожи на заброшенные часовенки. В глубине помещения вместо алтаря – открытые витрины с неотшлифованными мемориальными досками и пыльными знаменами.
Аркадий вспомнил, как его впервые допустили сюда двадцать лет назад, вспомнил хищный взгляд и замогильный тон престарелого экскурсовода, капитана, единственный долг которого состоял в том, чтобы донести до сознания посетителей славные традиции и святое предназначение милиции. Он попробовал включить свет над одним из стендов. Никакого эффекта.
Другой выключатель работал. Лампочки осветили перспективу московской улицы примерно 1930 года с похожими на катафалки автомобилями того времени, фигурками важно вышагивающих мужчин, снующими с сумками в руках женщинами, прячущимися за фонарными столбами мальчишками – все вроде бы нормально, за исключением притаившегося на углу манекена в пальто с поднятым до самой шляпы воротником. «Найдете здесь сыщика?» – с гордостью спрашивал капитан.
Аркадий был тогда с ребятами из своего класса. Им бы лишь позабавиться. «Нет!» – с серьезными лицами хором ответили они, ухмыляясь исподтишка.
Еще два неисправных выключателя, потом сцена, изображающая забравшегося в дом человека, крадущегося к висящему в прихожей пальто. В соседней комнате гипсовое семейство с довольным видом слушает радио. Из надписи следует, что, когда арестовали этого «преступника-профессионала», у него обнаружили тысячу пальто. Ни с чем не сравнимое богатство!
«Можете ли вы сказать, – спрашивал капитан, – как этот преступник, не вызывая подозрений, проносил эти пальто домой? Подумайте, прежде чем ответить, – в ответ – десяток озадаченных взглядов. – Он их надевал на себя». И капитан глядел каждому мальчугану в глаза, чтобы каждый во всей полноте понял блеск, изобретательность и коварство преступного ума. «Надевал на себя».
Исторический обзор преступности в Советском Союзе представляли и различного рода экспонаты. Не ахти какая утонченность, подумалось Аркадию. Вот тебе снимки зверски убитых детей, вот топор, вот волосы на топоре. Еще одно изображение расчлененных трупов, еще один убийца, потерявший человеческий облик от беспробудного пьянства, еще один бережно хранимый топор.
Две сцены особенно должны были заставить задохнуться от ужаса и возмущения. Одна изображала грабителя банков, скрывшегося на машине Ленина. Это было равносильно тому, что украсть осла у Христа. В другой привлекалось внимание к террористу с самодельным оружием, с помощью которого он едва не убил Сталина. «В чем преступление, – подумал Аркадий, – в том, что пытался убить Сталина, или в том, что промахнулся?»
– Не живите прошлым, – сказал вошедший Родионов. Главный прокурор улыбнулся. – Отныне, Ренко, все мы – люди будущего.
Прокурор города был начальником Аркадия. Всевидящее око над всеми московскими судами, направляющая рука для московских следователей. Более того, Родионов был депутатом народного съезда, широкоплечим символом демократизации советского общества снизу доверху. Массивная фигура заводского мастера, серебристые завитки актера, мягкая кисть аппаратчика. Возможно, что всего несколько лет назад он был бы еще одним неуклюжим бюрократом; теперь же он обладал голосом, выработанным для публичных дискуссий, и тем особым изяществом, которое приобретается в результате выступлений перед камерами. Будто самых близких своих друзей представил он друг другу Аркадия и генерала Пенягина, мужчину покрупнее и постарше, с глубоко посаженными глазами флегматика. На рукаве синего летнего мундира – черная повязка. Несколько дней назад умер начальник уголовного розыска. Теперь начальником поставили Пенягина, но, несмотря на две звезды на погонах, он был новичком в команде и набирался ума у Родионова. Другой спутник Родионова, Альбов, был совершенной противоположностью: бойкий мужчина, похожий скорее на американца, чем на русского.
Родионов пренебрежительно махнул в сторону стендов и таблиц и сказал Аркадию:
– Нам с Пенягиным поручили расчистку министерских архивов. Их все сдадут в утиль и заменят компьютерами. Мы вступили в Интерпол, потому что преступность все больше приобретает международный характер, и нам нужно теперь творчески реагировать на происходящее и контактировать друг с другом, отбросив устаревшие идеологические представления. Вообразите, что наши компьютеры подключаются к Нью-Йорку, Бонну, Токио. Уже теперь советские представители активно содействуют расследованиям за границей.
– Никто никуда не сможет убежать, – улыбнулся Аркадий.
– Разве вам не нравится такая перспектива? – спросил Пенягин.
Аркадий хотел сказать ему что-нибудь приятное. Однажды он уже убил прокурора, и это придавало отношениям известную щекотливость. Но был ли он в восторге от такой перспективы? Мир как одна камера?
– Вы же сами раньше работали с американцами, – напомнил Аркадию Родионов. – За что и пострадали. Мы все пострадали. Таковы вот последствия ошибок. В самое критическое время наша организация лишилась такого работника, как вы. Ваше возвращение – часть важного процесса исцеления, чем мы все гордимся. Сегодня у Пенягина первый день работы в угрозыске, и поэтому я хочу познакомить его с одним из лучших наших следователей.
– Насколько я знаю, вернувшись в Москву, вы потребовали для себя определенных условий, – сказал
