– Вообще-то, – сказал Аркадий, – они предпочитают пускать в ход ножи. Во всяком случае, не думаю, что дело здесь в одном Руди. Бомбы полностью уничтожили автомобиль, представляющий собой передвижной компьютеризованный банк, напичканный множеством дискет и досье. Думаю, две бомбы были брошены для того, чтобы быть в полной уверенности. Они свое дело сделали. Вместе с Руди исчезло все.
– Враги, небось, радуются, – вставил Родионов.
– На этих дискетах, возможно, было больше улик на друзей, чем на врагов, – заметил Аркадий.
Альбов сказал:
– Похоже, вам нравился Розен.
– Точнее будет сказать, я ему сочувствовал.
– Не считаете ли вы себя на редкость благожелательным следователем?
– Каждый работает по-своему.
– Как ваш отец?
Аркадий на секунду задумался, скорее, чтобы приладиться к смене предмета разговора, чем чтобы найти ответ.
– Неважно. Откуда такой интерес?
Альбов сказал:
– Он великий человек, герой. Более знаменит, чем вы, если не возражаете. Чистый интерес.
– Он стар.
– Давно с ним виделись?
– Если увижу, скажу, что вы интересовались.
Беседа Альбова напоминала медленное, но целенаправленное движение удава. Аркадий пытался уловить ее ритм.
– Если он старый и больной, его надо бы навестить, согласны? – спросил Альбов. – Сыщиков вы себе сами подбираете?
– Да, – Аркадий предпочел ответить на второй вопрос.
– Кууснетс… Странное имя. Для сыщика.
– Яак Кууснетс – мой лучший сотрудник.
– Но среди московских сыщиков не так уж и много эстонцев. Он, должно быть, вам особенно благодарен и предан. Эстонцы, корейцы, евреи – в вашем деле трудно найти русского. Правда, некоторые считают, что это относится ко всей стране, – Альбов не смотрел, а созерцал, словно Будда. Теперь он обратил взор на прокурора и генерала. – Господа, сдается, что у вашего следователя есть и команда и цель. Время требует, чтобы вы давали волю инициативе, а не пресекали ее. Надеюсь, вы не повторите прежнюю ошибку с Ренко.
Родионов умел отличать зеленый свет от красного.
– Само собой разумеется, что мое ведомство полностью доверяет своему следователю.
– Я могу только повторить, что милиция целиком поддерживает следователя, – добавил Пенягин.
– Вы из прокуратуры? – спросил Аркадий Альбова.
– Нет.
– Я так и думал, – Аркадий учел манеры и костюм. – Госбезопасность или Министерство внутренних дел?
– Я журналист.
– И вы привели журналиста на такое совещание? – спросил Родионова Аркадий. – Выходит, моя прямая связь с вами включает журналиста?
– Международного журналиста, – добавил Родионов. – Я хотел услышать мнение умудренного опытом человека.
Альбов сказал:
– Не забывайте, что прокурор, кроме всего прочего, является народным депутатом. Теперь надо думать и о выборах.
– Да, все это действительно очень мудрено, – заметил Аркадий.
Альбов продолжал:
– Главное, что я всегда испытывал чувство восхищения. Сейчас поворотный момент в истории. Это как революционный Париж, как революционный Петроград. Если интеллигентные люди не смогут работать сообща, то есть ли надежда на будущее?
Даже после их ухода Аркадий все еще был ошарашен: чего доброго, Родионов в следующий раз появится здесь с членами редколлегии «Известий» или с карикатуристами из «Крокодила».
А что станет со стендами и диорамами Музея милиции? Правда ли, что на его месте будет компьютерный центр? А что станет со всеми окровавленными ножами, топорами и поношенными пальто советской преступности? Сохранят ли их? «Разумеется, – ответил он себе, – потому что бюрократический ум сохраняет все. Зачем? Да за тем, что кое-что еще может, знаете ли, пригодиться. На случай, если не будет будущего, всегда останется прошлое».
