телефон.
— Ты еще там? — спросил я.
— Мы считаем, — ответила Лиля Хоц.
«Запиши один в минус», — сказал я про себя.
Я застегнул куртку. Пошел. Я старался держаться дальней стороны Мэдисон и проскочил 58-ю на пару ярдов. Я пересек авеню и вышел из-за угла, прижимаясь к фасадам особняков. Мне нужно было оставаться вне линии обзора.
— Мне пора, — сказал я в сорока футах прямо под ней. — Таймс-сквер, завтра в десять. О'кей?
В сорока футах прямо надо мной она ответила:
— О'кей.
Я сунул телефон в карман и затащил труп в проход. И закрыл за нами дверь, тихо и осторожно.
В проходе тускло светила одинокая лампочка.
Я узнал труп по фотографии из папки Спрингфилда. Номер семь из девятнадцати. Имени я не помнил. Я обыскал его. Ни документов. Ни оружия.
Я отыскал внутреннюю дверь в здание и расстегнул куртку. Интересно, сколько времени им понадобится, чтобы хватиться запропастившегося дозорного? Меньше пяти минут, решил я. И скольких они пошлют? Вероятно, одного, но я надеялся, что их будет больше.
Они ждали семь минут и послали двоих. Внутренняя дверь открылась, и из нее появился первый. Номер четырнадцать в списке Спрингфилда. Он сделал несколько шагов к двери на улицу, и за ним тут же возник второй. Номер восемь.
Дальше произошли три вещи.
Раз: первый увидел, что дверь захлопнута. Без ключа снаружи ее не открыть. Следовательно, дозорный должен был оставить ее открытой. Но дверь заперта. Следовательно, дозорный должен быть где- то внутри.
Первый обернулся.
Два: второй обернулся тоже. Чтобы закрыть внутреннюю дверь — аккуратно, без шума. Я ему не мешал.
Затем он поднял взгляд и увидел меня.
Первый увидел меня.
Три: я застрелил их обоих. Двумя очередями в шею, по три выстрела в каждой.
Оба упали.
Минус восемь патронов. В остатке — двадцать два. Семеро — за решеткой, трое — в аду, трое — где- то внутри. Плюс Светлана и Лиля Хоц.
Я обыскал этих двоих. Ни документов. Ни оружия. Ни ключей. Значит, внутренняя дверь не заперта.
Я выждал.
В кармане завибрировал телефон.
Я вытащил его. Взглянул на окошко на передней панели. Абонент неизвестен. Лиля. Я не ответил. Разговоры мне надоели.
Моя левая рука в перчатке легла на ручку двери. Нажала.
До этого момента из двери выходили трое. Если кто-то ждет их внутри, у меня будет доля секунды, пока тот сообразит, кто перед ним — друг или враг.
В моем случае все проще. Любой, кого я увижу, — враг.
Я открыл дверь.
Никого.
Я смотрел на пустую комнату. Заброшенная ресторанная кухня. Давно разобранная и демонтированная. В самом центре — большой каменный стол. Холодный, гладкий и чуть вогнутый от износа. Возможно, раньше на нем раскатывали тесто для выпечки.
А совсем недавно — вспарывали живот Питеру Молине.
Без сомнения, это тот самый стол, что я видел на DVD.
В кармане завибрировал телефон.
Я не ответил. Я пошел дальше.
Из кухни в обеденный зал вела двустворчатая дверь, открывающаяся в обе стороны. В створках — окошки-иллюминаторы. Я заглянул сквозь них. Никого.
Я шагнул внутрь. Зал был пустой, большой и прямоугольный. В углу сиротливо пылился один- единственный стул. Сквозь большое грязное окно пробивался желтый свет с улицы.
Я свернул налево и еще раз налево. Нашел задний вестибюль с туалетами. Плюс еще две двери, по одной в каждой из боковых стен. На обеих — таблички: «Только для персонала». Одна явно вела обратно в кухню. Другая должна была вести к лестнице и дальше — наверх, к квартирам.
В кармане завибрировал телефон.
Я не ответил.
Я открыл вторую дверь. Прямо передо мной — клетушка, примерно тридцать на тридцать дюймов. Входная дверь с полицейской лентой — на расстоянии вытянутой руки.
Прямо из клетушки вверх шла узкая лестница.
В кармане завибрировал телефон. Я вытащил его. Взглянул на окошко на передней панели. Абонент неизвестен. Я сунул телефон в карман.
И двинулся вверх по лестнице.
Второй этаж. Вестибюль, примерно тридцать на шестьдесят. Комната слева, комната справа и две прямо передо мной. Все двери закрыты.
Движение, что я видел с улицы, было в окне четвертого этажа. В окне слева, если смотреть снаружи. Следовательно, ее комната — справа, если смотреть изнутри. Вряд ли планы этажей сильно отличаются друг от друга. Значит, комната справа на втором этаже даст мне примерный расклад по топографии.
Положив палец на спусковой крючок МП-5, рукой в перчатке я взялся за ручку двери. Нажал. И открыл.
Пустая комната. Точнее, квартира-студия. Длинное, узкое пространство. Встроенный шкаф в глубине, ванная, кухня, жилая площадь. Приторный запах клопов и сырой штукатурки.
Я прошел к окну. Пожарная лестница, стандартной конструкции. Узкая, железная, она диагонально спускалась с верхнего этажа, заканчиваясь узкой железной платформой на уровне потолка первого этажа.
Окно было сдвижным. Нижняя рама поднималась отвесно вверх, где и фиксировалась медным язычком. Было видно, что рамы перекрашивались не раз.
Я открыл защелку, взялся за ручки рамы и потянул. Рама подалась и почти тут же застряла. Я поднажал. Вздрогнув, рама поднялась еще дюймов на восемь и заклинила окончательно. Получилась брешь, дюймов двадцать в высоту.
Более чем достаточно.
Я просунул одну ногу, поднырнул, вытащил вторую.
В кармане завибрировал телефон.
Я не ответил. Я пошел по пожарной лестнице. Медленно, тихо, ступенька за ступенькой. На полпути моя голова оказалась вровень с подоконниками третьего этажа, и я мог рассмотреть оба окна комнаты.
Шторы задернуты. Никакого света внутри. Никаких звуков. Никаких признаков жизни. Я обернулся и посмотрел вниз. Ни пешеходов. Ни машин.
Я поднялся до четвертого этажа. Тот же результат. Грязное стекло, задернутые шторы. Я замер под окном, где до этого видел движение. Или воображаемое движение. Но ничего не услышал.
Я перебрался этажом выше. Здесь картина была иной. Никаких штор. Пустые комнаты. Закрытые окна. Протекший потолок.
Не разбив стекло, я не мог ничего сделать. А это означает шум. Я был готов к шуму, но не сейчас. Шуметь я собирался позже.
Я перекинул МП-5 за спину и поставил ногу на подоконник. Опершись, подтащил вторую и ухватился
