Валентин смутно припомнил это слово: “эвристика”.
Кажется, им обозначали науку о законах интуитивного творческого мышления. В его время лишь утверждалось само это понятие “эвристика”…
Внешний вид облегченной модели мозга тоже не внушал почтения: белая тумбочка с разноцветными глазками на передней стенке – вот и все, что он увидел.
Но услышав, что эта “тумбочка” способна самостоятельно совершенствовать конструкцию механизмов и технологию, что она же руководит рационализацией, отдавая необходимые команды роботам-исполнителям, Селянин проникся невольным уважением к белому аппарату.
Были в видеогазете и сообщения, взволновавшие Валентина как раз своей понятностью.
Из главной видеостудии планеты передали концерт певицы Нико Лицаро. Смуглая, с крупными губами, артистка озорно улыбалась. Поднятые, словно царящие руки чуть вздрагивали в такт мелодии, которую вел не то оркестр, не то многоголосый хор. Вероятно, все же оркестр инструментов, давними предками которых были электронные инструменты двадцатого века. В то время они вызывали у Валентина ощущение чего-то холодного и далекого, как космос. Теперь в них были теплота и гибкость, глубина, яркость и одновременно тончайшая игра светотеней Валентин и так, в цвете, воспринимал эти звуки.
Артистка еще не начинала песни. Но руки ее и тело были словно частью мелодии, дополняли, продолжали мелодию. Валентин вспомнил танцовщиц и певиц Индии. У Нико Лицаро было что-то от их искусства. А потом артистка запела. Оркестр сразу отодвинулся, поблек перед ее голосом.
Валентин, пожалуй, не смог бы сказать, что за голос у Нико Лицаро – не просто глубокий, но какой-то щедрый, хотя в песне была и насмешка и горькая жалость.
“Никогда бы не подумала, что ты, юноша, способен на такой славный подвиг: полюбить замужнюю женщину, – так или примерно так говорилось в песне. – О, я в восторге от твоей отваги. У меня кружится голова. Не от стыда, нет! От высоты, на которую ты вознес меня. Но знаешь, я все-таки не очень надеюсь на себя: ведь я слабая женщина. Давай позовем на помощь твоих и моих друзей. Вот если они одобрят нас с тобой… Или сделаем вот что: мы спросим моего мужа и моих детей. Это самое разумное – обратиться к ним… Куда же ты убегаешь, юноша, жаждущий любви? Оглянись: мой муж и мои дети спешат сюда. А следом торопятся твои ровесники. Почему же ты убегаешь?..”
Валентин подумал о своем времени. Было тогда немало объективных причин, которые усложняли и отравляли жизнь, взаимоотношения людей. Но были причины и субъективные, пожалуй, особенно обидные… Вот и эгоизм Ольги. Впрочем, эгоизм ли? Нет, она не была эгоисткой, его Ольга. Она увлеченно мечтала о подвигах, уважала сильных, тянулась к мужественным. И все-таки чего-то в ней недоставало. Быть может, умения вытерпеть до того момента, когда появляется второе дыхание. Да, именно этого. Ведь нравственные силы человека тоже могут обрести второе дыхание. Но путь к нему труден, неимоверно труден. Не все выдерживают его. Ольга сходила с дистанции в самом начале.
А Эля? Какая она? И все его новые знакомые, какие? Умеют ли они подмять, подавить страх, лень, корысть, душевную усталость?
В гостиной посветлело, но Валентин не заметил этого. К тому, что в комнатах свет угасал и усиливался без прямого вмешательства человека, он успел привыкнуть.
Лишь тихий шорох вернул его к реальности.
– Не помешаю? – спросил, подходя, Илья Петрович.
– Нет, что вы! – Селянин непроизвольно внимательно всматривался в его лицо, мысленно допытываясь: “А ты какой?”
И лишь теперь он обратил внимание на необычно светлый лес за окном. Час был поздний. Почему же светло? Фонари? Но ведь нет там фонарей! Белая ночь? Но ведь зима, и потом – какие белые ночи в средней полосе России? Неужели где-то пожар?
– Что вас удивило? – спросил Илья Петрович. Лицо его было спокойным, но, пожалуй, тем наружным спокойствием, которое призвано скрыть глубокую озабоченность, если не тревогу.
– Горит!..
– О чем вы? – не понял Илья Петрович. – Или свет?
– Да, свет… Вчера его не было.
– Ничего особенною: тучи разошлись, а теперь полнолуние. Можно, я посижу с вами? – Илья Петрович умолк.
– Вас что-то тревожит? – спросил Валентин.
– Мне вспомнилась дочь, – мягко объяснил Илья Петрович. – Я не видел ее уже три года. Она далеко… В поясе астероидов… Вот и взгрустнулось… Кстати, я почему-то лишь теперь сообразил, что в ваше время ночи были совсем иные. Не такие светлые, не белые. Для вас… – Илья Петрович точно споткнулся. – Можно попросить об одном… В общем, надо условиться. Мне было бы приятнее – и всем вокруг тоже – обращаться на “ты”, а не на “вы”. Так принято у нас. Мы все сыновья одной матери-Земли.
Его как равного принимали в свою среду люди нового времени! – вот что было для Валентина за словами Ильи Петровича.
– Значит, договорились, – сказал врач. – Да, о белой ночи… Теперь лунная поверхность покрыта специальной пленкой и отражает не семь, как прежде, а почти девяносто процентов падающего на нее солнечного света. Тебе ко многому придется привыкать.
– Что можно увидеть еще? – Селянин кивнул на экран посреди стола.
– Я лучше сам расскажу тебе… – Илья Петрович заметил тень досады на лице Валентина и понял, что тот предпочел бы наедине с экраном знакомиться с Землей. – Что ж, как знаешь… Но лучше перейди в соседнюю комнату. Этот аппарат… Он очень устарел. Мы считали, что целесообразнее познакомить тебя сначала с ним. Он чем-то похож на радиоприемники твоего века.
– Я знал и телевизоры! – запальчиво возразил Валентин.
– Тем лучше, если так, тем лучше, – успокаивающе повторил Илья Петрович, и Валентин со стыдом подумал, что выглядит, вероятно, наивным и смешным в своей запальчивости и обиде.
Врач привел Валентина в небольшую комнату рядом с гостиной.
– Узнаешь?
Селянин недоуменно осмотрелся. Вот огромное окно. Вот стена, словно заключенная в светло-голубую раму. Стол и стул у двери. Нет, он не был в этой комнате.
– Здесь было твое свидание с Элей, то есть с Ольгой. В тот день, помнишь? – подсказал Илья Петрович. – Не узнаешь?.. А теперь?
Он нажал кнопку на крышке столика, и внезапно стена, обрамленная голубой рамой, исчезла, словно испарилась. Осталась только голубая полоса на стенах и полу. А еще увидел Валентин продолжение комнаты, стеллажи слева, письменный стол. Казалось, через мгновение сюда вбежит Ольга… Не надо!
Прежде чем Валентин успел сказать об этом, стена возникла на прежнем месте, и комната стала вновь маленькой и пустой.
– Это видеопанорама, – промолвил Илья Петрович. – А была перед тобой рабочая комната Эли за тысячу двести километров отсюда.
– Что вы хотите этим… – начал было Валентин, но Илья Петрович укоризненно взглянул на него:
– Не “вы”… “Ты”!.. Мы же условились. Валя.
– Ладно, – послушно повторил Селянин, чувствуя, однако, неловкость оттого, что обращается так к человеку, который значительно старше и очень мало знаком ему.
– В тот день Эля, узнав о твоем состоянии, только и успела, что прибежать к себе домой.
– Но ведь она была рядом. Запах духов…
