– Нет, такой татуировки вы не найдете ни в одном справочнике по криминалистике. Она сделана хорошим художником, в салоне.
– Что-нибудь конкретное? Принадлежность к секте? Любитель определенного направления в музыке?
– Даже не знаю, – проводя мизинцем по венку с вписанной в него буквой 'N', отвечал патологоанатом. – Возможно, это инициал возлюбленной.
– Как давно сделана татуировка?
– Лет десять тому назад.
– Неужели в конце восьмидесятых – начале девяностых уже делали цветную татуировку? – изумился Серебров.
– Ее подновляли лет пять тому назад, тогда и ввели красный цвет.
Сергей Владимирович достал блокнотик и тонко отточенным карандашом перерисовал татуировку.
Вздохнув, Серебров извлек из кармана частую расческу. В нерешительности занес ее над головой покойного.
– Что вы, зачем же? У нас свой гребень есть, специально для мертвецов держим.
Иван Петрович предложил Сереброву пластиковый гребень с редкими зубьями.
– Как, по-вашему, – расчесывая волосы мертвецу, интересовался Серебров, – он носил челку зачесанной назад?
– Определенно, – подтвердил Иван Петрович, – иначе бы она ему падала на глаза. И наверняка фиксировал ее гелем или лаком для волос, хотя его следов я не обнаружил.
– Да, наверное, прическа выглядела именно так, – Серебров зачесал густой чуб Николаю к темечку и отступил на шаг, чтобы полюбоваться проделанной работой.
– Он не был гомосексуалистом?
– Во всяком случае, не был пассивным гомосексуалистом. – Патологоанатом привык отвечать на вопросы четко, не оставляя места для домыслов.
– У него вид несколько педерастический, – тоном врача, ставившего диагноз, сказал Серебров и отвернул простыню до колен.
– Возможно, бисексуал, – согласился патологоанатом. – Еще могу вам сказать, что последнюю близость он имел за несколько часов до гибели, и произошло это с женщиной.
Серебров с уважением посмотрел на Ивана Петровича, тот свое дело знал туго.
– Пара перчаток у вас найдется? Не хотелось бы перебирать одежду голыми руками.
Натянув тонкие хирургические перчатки, Серебров разложил на свободном металлическом столе одежду Николая.
«Пестро и довольно безвкусно», – решил он, рассматривая рубашку, узкие, наверняка плотно облегавшие при жизни бедра Николая, джинсы.
Больше всего Сереброву не понравились белые носки. Из всего гардероба покойного он мог согласиться с парой туфель, добротных, итальянских, на тонкой подошве.
– Можете прикрыть его.
– Хорошо.
Простыня легла на лицо Николаю.
Серебров уже готов был уйти, когда в гулком коридоре, ведущем к моргу, раздалось цоканье женских каблучков.
– Вы кого-то ждете? – быстро поинтересовался Серебров, ставя черный пакет с одеждой на стойку.
Быстро оценив ситуацию, патологоанатом решил сказать Сереброву правду. Человек, попросивший допустить в помещение морга женщину, по званию был ниже просившего за Сереброва, а субординацию Иван Петрович соблюдал свято, потому и выдал то, о чем его просили не говорить:
– Родственница…
– К нему? – спросил Серебров на этот раз очень тихо, чтобы его не услышали в коридоре.
– К нему.
Цокот каблучков послышался возле самой двери.
Когда Станислава вошла в помещение морга, Серебров уже стоял спиной к ней, облаченный в белый халат, он склонился над телом бомжа, из груди которого торчал кухонный нож.
– Здравствуйте, – неуверенно произнесла Станислава, – вы Иван Петрович?
– Я, – согласился патологоанатом.
– Мне сказали, я могу…
– Конечно, меня предупредили.
От запахов, царивших в помещении, у Станиславы перехватывало дыхание. Она держала у лица белый надушенный платочек, но это мало помогало.
– Я родственница, – еще более неуверенно произнесла женщина.
