крестьянкам, пролетариям, царям – это такая дребедень, такая вонь, что я даже на улицу выхожу, голову не поднимаю. Как увижу такой памятник, так мне кувалду хочется взять и голову ему отбить.
– У меня тоже иногда такое желание возникает.
Когда вижу, кто-то что-то плохо делает.., тоже, знаешь ли, не за деньги работаю…
– Но платят-то тебе хоть хорошо? – спросил Хоботов.
– Какое там хорошо! Но на жизнь хватает, не жалуюсь. А жене все мало. Ну, да это ее дело, бабское, а у меня работа мужская, как и у тебя. Люблю мастеров, кто душу в свою работу вкладывает.
– Слушай, поехали ко мне, я тут совсем недалеко живу. Поговорим с тобой, ты мне душу разбередил.., и так выпить захотелось.
– Пей.
– Я же на машине, – напомнил скульптор, – здесь не бросишь, стоянки нет.
– Недалеко живешь?
– Двадцать минут на тачке, там у меня мастерская.
Кстати, ты был когда-нибудь в мастерской у скульптора?
– Никогда не был, – признался Штурмин. – Был только в мастерских, где надгробия делают, своим родителям заказывал и друзьям.
– Тогда поехали. За тебя рассчитаться?
– Брось, Леонид, за все, как говорится, уплачено.
– Уплачено, заплачено, – скаламбурил Хоботов, – если что, деньги есть. И выпивки у меня в мастерской хватает. Поехали.
Штурмин, ничуть не стесняясь, хотел собрать отбивные в салфетку, но Хоботов его остановил:
– Погоди, – и подозвал официанта. – Послушай, любезный, нам с собой закуски какой-нибудь сделай.
Запакуй и это, пожалуйста.
– Нет вопросов, – сказал официант.
Как ему показалось, и бородатый вполне может оказаться знакомым Забродова, а обижать постоянного клиента ему не хотелось.
– Пару минут подождите. Спиртное нужно?
– Этого у нас хватает, – широким жестом предупредил желание официанта скульптор.
Через пять минут с большим бумажным пакетом, теплым на ощупь. Хоботов и Штурмин садились в машину. Та даже качнулась, когда два силача заняли переднее сиденье. Ехали, как обещал Хоботов, недолго.
Вскоре машина свернула во двор мастерской.
Когда Лев Штурмин переступил порог, то его поразил сам объем здания. Он никак не мог поверить, что огромное помещение, по величине сопоставимое с небольшим спортзалом, занимает только один человек.
И это даже не его квартира, а лишь мастерская, куда он приходит работать, под настроение.
– Красиво у тебя, – с искренним восхищением, когда зажегся свет, пробормотал Штурмин. – А потолок действительно стеклянный? – майор ГРУ стоял посреди мастерской, запрокинув голову и глядя на угасающее небо.
– Да, стеклянный.
– А дверь у тебя большая, машина въехать может?
– На то и рассчитано, чтобы скульптуру вывезти"
Не станешь же ее по частям распиливать?
Штурмин осторожно присел на кожаный диван. Он-то ожидал приехать в какой-нибудь грязный подвал, где мебелью служат старые стулья да лавки, он ожидал увидеть стол, сколоченный из грубых досок, а здесь все дышало изяществом и, в то же время, мощью. Полки стеллажей настланы из дубового бруса, стойки покрашены в черный цвет, пол – из широких сосновых досок, покрыт лаком и подметен до зеркального блеска. В середине мастерской стоял станок, на котором высилась скульптура, накрытая уже подсохшей мешковиной.
Прежде чем доставать спиртное, Леонид Хоботов взял пульверизатор и сбрызнул мешковину.
– Чего ты? – спросил Штурмин.
– Нельзя, чтобы глина высыхала, а то скульптура растрескается.
Штурмину хоть и не терпелось посмотреть на скульптуру, но он не торопил Хоботова. Нужно будет, сам покажет.
– Ну, что, сперва посмотришь, над чем мучусь, а потом выпьем – или наоборот?
– Покажи сначала, – Штурмин поднялся и шагнул к станку.
– Стой здесь, ближе не подходя. Скульптуру сперва издали смотреть надо, потом подойдешь, когда первое впечатление получишь, – и Хоботов одним рывком ловко сдернул мокрую мешковину, она, как приспущенное знамя, тяжело легла на пол.
Штурмин ожидал увидеть что-нибудь привычное – обнаженную женщину, которую в мыслях уже называл «голой бабой», русалку, дельфина, ну, в конце концов, лошадь. Но то, что предстало перед его взором, было неожиданным и в то же время немного знакомым. Он никак не мог припомнить, где видел подобное, не совсем такое, но все же близкое – трое сильных мужчин и гигантская змея.
– Ну, что скажешь? – Хоботов присел, откинув край пальто, на валик дивана.
Штурмин не спешил говорить. Прищурившись, обошел скульптуру со всех сторон.
– Где-то я видел похожую, только где, черт его знает!
– Когда? – тут же спросил скульптор.
– Наверное, в школе, а может, в музее, когда на экскурсию водили, а может, когда учился в…
– Это «Лаокоон», – веско сказал Хоботов.
Слово тоже сидело где-то в подсознании, вбитое туда навечно.
– Ла-о-коон? – по слогам проговаривая лишенное смысла слово, произнес Штурмин. – Пусть себе и Лаокоон. Но ты же сам говорил, что табличка – дело десятое? Все-таки здорово, есть жизнь.
– Что, поражает?
– Поражает. У меня аж под ложечкой засосало.
Знаешь, я смерть не раз видел – есть она в твоей скульптуре! Это вот.., как связанный, рвешься, рвешься, а вырваться не можешь. И понимаешь, что вырваться не удастся, а рвешься. Потому как человек хитро устроен, он, и умирая, стремится быть свободным, стремится выжить.
– И выпить стремится, – внезапно весело сказал Хоботов. – Твое мнение для меня дороже всех статей. Ты не специалист. Если тебя проняло, то и других достанет.
– Такое достанет, это уж точно. Не ожидал.
– А что ты ждал увидеть?
– А… – махнул рукой и усмехнулся Штурмин, – думал баба голая будет или конь.
– С яйцами блестящими, что ли?
– Пусть себе и с яйцами. А тут ты, конечно… Уважаю, – произнес Штурмин настолько искренне и обезоруживающе, что Хоботов не смог скрыть улыбку.
Такая реакция ему и была нужна. Но как всякий мастер, он понимал, работа еще не окончена, и слишком много разговаривать о ней нельзя, вредно, как и смотреть на нее.
– Я ее еще не закончил.
– А что здесь заканчивать?
– Много, много работы. Начать всегда проще, чем завершить. Это тяжело, – размахивал руками Хоботов, – очень тяжело, поверь мне. Помоги накрыть.
Они вдвоем подняли тяжелую мешковину, и под руководством Хоботова аккуратно, чтобы не повредить скульптуру, спрятали ее под влажной тканью.
– Помоем руки и за стол. Выпьем. Хороший у меня сегодня вечер.
– У меня тоже вроде бы ничего, – признался Штурмин, – как-никак, решение принято.
– И правильно сделал, – поддержал его Хоботов, – хотя и не понял толком, на что ты там согласился. Детей тренировать, что ли?
Они вдвоем, стоя плечом к плечу, помыли руки.
