– Так вот это чья работа… – сказал он медленно.
– А ты думал, это все – роковая цепь случайностей?
– Цепь роковых случайностей, – рассеянно поправил его Игорь Николаевич.
– Что в лоб, что по лбу, – непримиримо сказал упрямый Сорокин. – Все равно ты остался один и рано или поздно начнешь снова собирать вокруг себя всякую сволочь. А я буду рядом. Имей в виду, я теперь всегда буду поблизости и прихлопну тебя, как только ты высунешь нос из своей норы.
Игорь Николаевич торопливо закурил новую сигарету. Руки его заметно тряслись. Впервые с того момента, как началось расследование, Сорокин почувствовал себя свободно – он наконец-то поднял забрало и ударил в полную силу.
– Какая же ты тварь, полковник, – сказал Игорь Николаевич. – Вот не ожидал такого от нашей ментовки! Как же ты решился? Ведь это же все незаконно.
– Что незаконно? – удивленно поднял брови Сорокин. – Говорков разбился, превысив скорость на опасном участке трассы. Штюбе с этим своим.., как его?.. Лаубе погиб во время столкновения яхты с грузовиком… Я, кстати, до сих пор не могу понять, как это они ухитрились на яхте выехать на дорогу.
Твои друзья на границе попросту перегрызлись, не поделив деньги… При чем же здесь милиция? Все очень просто!
– И все на протяжении одних суток.
– Да! Бывает же такое невезение! За одни сутки и при участии одного человека. Я тебе скажу, приятель, раз уж нас все равно никто не слышит.
Всю твою организацию уничтожил один-единственный человек.
– Кто он? Как тебе удалось его нанять? Ты ведь беден, как церковная крыса!
– А я и не думал никого нанимать. Просто твое дурачье вздумало его зацепить. Я же говорю – роковая случайность. Ну, будь здоров. Больше я не стану тебя беспокоить, но помни, что я всегда рядом. Так что, если понадоблюсь, зови.
Сорокин встал и, ни разу не обернувшись, вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь.
Проводив его взглядом, Игорь Николаевич схватился за трубку городского телефона. Второпях попадая пальцем не в те кнопки, он набрал номер и едва дождался ответа, сгорая от лихорадочного нетерпения.
Наконец, на том конце провода сняли трубку.
– Але, – прогнусавил пьяный женский голос. – Але, говорите.
– Добрый день, – сказал он.
– Какой, в ж.., день? Че ты гонишь, падла? Говори, че те надо, козел.., может, дам, че хошь.
Голос в трубке разразился идиотским пьяным смехом.
– Аркадия Савельевича попрошу, – сказал он, брезгливо кривя рот, – из трубки, казалось, потянуло водкой и запашком давно не мытого женского тела.
– Кого? Савелича? – в трубке загремело, и стало слышно, как тот же голос в отдалении зовет:
– Савелич! Савели-и-ич!!! Тут тебя какой-то фраер к телефону кличет. Шибко вежливый. Вот бы мне такого хоть на часок! Скажи ему, пускай сюда рулит.
– Уйди, шалава, – сказал знакомый хрипловатый голос и уже в трубку добавил:
– Я слушаю.
– Это Игорь, – без предисловий представился директор.
– А-а, профессор, – сразу узнал тот. – Что это ты про меня вспомнил?
– Нужда заставила, Аркадий Савельевич.
– Нужда… Понятное дело, что нужда. Нет, чтобы заглянуть к старику, чайком побаловаться…
Игорь Николаевич с вежливым сомнением покашлял в трубку.
– Ну да, ну да, – без слов понял его собеседник. – Ребята у меня второй день гуляют, это Лялька Пуговица по телефону хулиганит, ты уж извини. Я так понимаю, тебе поговорить надо?
– Непременно.
– Ишь ты… Тогда давай на старом месте. Часика через два буду.
В трубке раздались короткие гудки отбоя. Игорь Николаевич еще некоторое время подержал трубку возле уха и осторожно положил ее на рычаг.
На губах его блуждала мечтательная улыбка
Глава 17
Зеркало было большое, в резной темной раме, местами рассохшейся и треснувшей от старости. Зеркало это привез из Германии отец в победном сорок пятом.
Кроме зеркала, привез он еще швейную машинку. Она до сих пор неизвестно для чего стояла в углу, накрытая каким-то тряпьем. Со времени смерти жены Архипыч к ней не прикасался. Зеркало висело так, как повесил его отец, – под углом к стене, так что смотревшийся в него человек отражался в старом почерневшем стекле целиком, от макушки до носков, правда, в довольно странном ракурсе, к которому надо было привыкнуть.
Архипыч расчесал перед зеркалом свои кавалерийские усы и поправил воротник кителя, украдкой поправив погоны, которые чуть было не потерял. Дали доработать до пенсии, и на том спасибо.
С некоторых пор старший лейтенант испытывал некоторую неловкость, разглядывая свое отражение в зеркале.
Он вздохнул, спрятал в карман расческу и направился в сени – пора было отправляться на службу. Хотя какая теперь служба – тишь, гладь да божья благодать: половина мужиков сидит в СИЗО, а вторая половина ходит по струночке. В Выселках одни бабы с детишками остались, словно в войну, честное слово…
На улице шел дождь, и Архипыч с ворчанием натянул поверх плаща серый милицейский дождевик – теперь, поди, таких и не выпускают. Во всяком случае, этот служил участковому верой и правдой уже верных пятнадцать лет, а то и больше. Нахлобучив на редеющую шевелюру старенькую фуражку, старший лейтенант шагнул под дождь.
Возле сельсовета мокла какая-то иномарка – Архипыч так и не научился разбираться во всех этих «хондах», «субару» и «опелях», в считанные месяцы наводнивших страну. Зато в регистрационных номерах он по долгу службы разбирался хорошо, и сердце у него екнуло – машина была из самой Москвы.
Подойдя поближе, он понял, что сердце у него екало не напрасно – из машины навстречу ему неловко выбрался примерно его возраста человек в милицейской форме с майорскими погонами на покатых плечах. Что-то странное почудилось Архипычу в этих плечах, но он резко одернул себя: мало ли, у кого какие плечи.
– Майор Зубко, – представился приезжий, – Московский уголовный розыск. Вы здесь участковый?
– Известное дело, я, – со вздохом сказал Архипыч. – Старший лейтенант Стеблов.
– Нужно поговорить, старшой. – сказал майор Зубко, с ходу беря фамильярно-начальственный тон. – Где твоя контора?
– Да тут, в сельсовете, – сказал Архипыч. – Пойдемте, а то что это мы, правда, под дождем…
Отперев дверь своего кабинетика, он пропустил вперед майора. Тот уверенно прошагал к столу и уселся на архипычев стул, развалившись в непринужденной позе. Сняв фуражку, он пригладил редкие, зачесанные назад волосы, плотно прилегавшие к сильно вытянутому угловатому черепу.
Лицо у майора Зубко тоже было длинное, с глубокими продольными бороздами, тянувшимися от крыльев большого хрящеватого носа к плохо выбритому подбородку. Под маленькими колючими глазами набрякли темные мешки. Глаза остро сверкали из-под кустистых бровей, сильно тронутых проседью.
Лоб у майора был высокий и бледный, и смотреть на этот лоб почему-то было неприятно.
– Ну, старшой, – сказал майор, неторопливо закуривая, – надо кое-что обсудить.
Архипыч, кряхтя, опустился на табурет, сразу ощутив себя неуютно, словно его привели на допрос.
– Слушаю вас, – кряхтя сказал он.
– Э-э, нет, Стеблов, – усмехнулся майор, – это я тебя слушаю.
– Не пойму я вас чего-то, – признался Архипыч. – В чем дело-то?
Он начинал раздражаться – этот майор ему сильно не нравился. Ишь, павлин заезжий! Расселся, как у себя дома… Хотя на павлина майор был похож мало – было в этом бледном вытянутом лице что-то волчье.
