металлом. «Да, паковать вещи я научился, к этому у меня настоящий талант. Хорошо еще, что не надо прыгать с парашютом».

Он тут же припомнил один из ночных прыжков, когда вдруг налетел ветер и трое из девятерых разбились о скалы. Тот рассвет Глеб запомнил на всю жизнь.

Потом были перестрелки и бесконечные попытки уйти от преследования. Душманы их буквально обложили, врагов оказалось раз в десять больше, чем рассчитывали.

Тогда Глеб уже попрощался с жизнью, понимая, что если их возьмут в плен, то придется принять страшную смерть. Их стали бы мучить, истязать, стали бы глумиться. На той войне не было места милосердию к врагу… «Хватит об этом думать, иначе сам себе испортишь настроение».

Сиверов прикинул: сборы окончены, вроде бы он ничего не забыл и сейчас самое время присесть перед дорогой. Если было бы с кем, не отказался бы выпить стопку водки. Но Глеб, как всегда, был один – волк- одиночка. Сиверов закрыл маленькую комнату, задвинул дверь, ведущую в нее, стеллажом. Его взгляд упал на пестрые и яркие даже под слоем пыли компакт-диски. "Послушаю-ка я музыку.

Давно не слушал".

Светодиод на музыкальном центре сверкал, как крохотный рубин. Компакт-диск мягко вошел внутрь. Глеб взял пыльный пульт, опустился в кресло, нажал на кнопку. Из двух огромных колонок полилась симфоническая музыка. Она заполнила мастерскую, и, казалось, звукам даже в этой просторной комнате тесно. Мелодия хотела вырваться наружу, Глебу почудилось – сейчас распахнется окно и музыка, свободная и независимая, полетит над городом. А люди удивленно вздрогнут, запрокинут головы, станут смотреть в небо и пытаться понять: что же случилось в Москве и откуда льются эти божественные звуки? И, может быть, тогда им расхочется жить не праведно, может быть, тогда они хоть на какое-то время перестанут обманывать, перестанут ненавидеть друг друга и станут лучше, задумавшись о смысле жизни, отринув мелкие дрязги и суету.

«Нет, красота никогда не спасет мир! Никогда! –Глеб был убежден в этом, – Мир может спасти только сила. Но сила должна быть разумной». А музыка звучала и звучала. Она кружила по комнате, раздвигала стены. Она обволакивала Глеба, сидящего с закрытыми глазами. У его ног дожидалась своего часа сумка с оружием.

«Да, только сила… Разумная сила может помочь человечеству, может спасти многих. Но и красота нужна. Без красоты, без музыки невозможно жить…»

– Мне невозможно, – прошептал Глеб, и его пальцы пришли в движение, словно он играл на невидимом инструменте, вторя волнам музыки. – Пальцы словно ловили, перебирали, поглаживая камешки, принесенные этими теплыми звучащими волнами.

«Как жаль, что я не сходил с Ириной в Париже в оперу. Жаль… Но ничего, если все обойдется, если я вернусь живым и здоровым, мы обязательно сходим туда. Я покажу ей фантастический плафон, расписанный Шагалом. И она услышит музыку, услышит волшебные голоса певцов, и мы с ней улетим. Улетим далеко-далеко, забудем все на свете…» Музыка еще звучала, еще рвалась из массивных черных колонок, но Глеб уже поднял левую руку и взглянул на циферблат часов. «Еще один круг секундной стрелки – и я поднимаюсь».

Движение стрелки было неумолимым. Она описала круг, но Глеб остался сидеть. Ему не хотелось вставать, он чувствовал, что музыка вливает в него силы.

Глава 16

Заполошно закричали птицы за спиной у человека, сидевшего у костра на небольшой прогалине между густым кустарником. Человек резко повернул голову и прислушался. Птичий гам немного утих, но несколько ворон продолжали кружить над головой.

– Что это могло быть? – он пригляделся и прислушался. – А, так и знал, опять собаки бегают, – пробурчал он себе под нос.

Собак Володька Кондаков – так звали сорокалетнего мужчину у костра – не боялся. Он вообще животных не боялся, страшнее были люди. С кем с кем, а вот с двуногими существами, подобными себе, Володька Кондаков встречаться не хотел.

Он как мог избегал случайных встреч. Если бы он сидел и варил рыбу где-нибудь на берегу Москвы-реки, то не стал бы дергаться. Но Володька сидел не на берегу Москвы-реки, а очень далеко от российской столицы. Он находился на территории чернобыльской зоны, и не временно находился, а уже с десяток лет скитался по ней. Зимой и летом, под теплыми весенними дождями, в осенний холод бродил он в одиночестве по зоне. Он жил здесь, добровольно покинув общество. За ним не тянулся шлейф страшных преступлений, он никого не убивал, не насиловал, не грабил; по своему характеру он был человек мирный и ко многим социальным событиям абсолютно безразличный. Володьке просто хотелось одиночества и покоя, поэтому он и избрал для себя такую странную долю, спрятался, скрылся, исчез.

До этого он бродяжничал по необъятной России. Но ему надоели стычки с милицией, спецприемники, распределители, объяснения, избиения – все то, что поджидает в цивилизованном мире бродягу. И Володька, поразмыслив, решил забраться туда, где его никто не достанет, где он сможет жить так, как пожелает. И дорога привела его в чернобыльскую зону, отгороженную от всего остального мира колючей проволокой. За те годы, что Володька прожил здесь, он исходил зону вдоль и поперек. Ему были известны в ней каждая брошенная жителями деревня, каждый хутор, дороги, мосты… – ему было известно многое. И если бы кому-то понадобился проводник по зоне, то лучшего, чем Володька Кондаков, никогда не сыскать. Но быть проводником Володька не желал. Едва завидев человека или заслышав рокот мотора, он прятался, уходил куда-нибудь подальше, оставляя одно насиженное место и перебирался в другое. Иногда ему доводилось за сутки проходить до сорока километров. Еще утром он мог быть где-нибудь неподалеку от какой-нибудь Чистоголовки, а уже к вечеру оказаться в Залесье, переправившись через несколько больших и малых рек, обходя все те места, где рисковал столкнуться с людьми.

А людей в зоне хватало. Не то чтобы их было много, но ездила на «уазиках» милиция, иногда с ревом проносились пожарные машины, иногда военные – с пятнистыми брезентовыми тентами… Кое-где в деревнях, официально считавшихся давным-давно выселенными и даже исчезнувших с карт, оставались жители. Немного находилось таких смельчаков, но были. Большинство из них – старики, которые, помыкавшись по свету после отселения, вернулись в родные места. Отремонтировали дома, вставили выбитые стекла, навесили двери, подмазали глиной и мелом печки, укрепили заборы и попробовали жить так, как раньше. Сколько власти ни пытались выселять самоселов, люди вновь и вновь возвращались, а когда приезжала милиция, нередко хватались за топоры, исступленно кричали, без страха глядя на представителей власти:

– Здесь я родилась, здесь и умру! Вот тут, смотри! какая-нибудь старуха показывала на песчаный холм под столетними соснами, – Видишь, там кладбище, там могилки моих детей, моих родителей. И я хочу лежать там, а не где-нибудь в чужом краю. Власти, сперва ретиво взявшись за дело, в конце концов поняли: народ вразумить им не удастся. «Черт с ними, пускай живут. Но ни света, ни продуктов они не получат. Как хотят, так пусть и перебиваются».

Володька Кондаков знал многих из этих самоселов. Временами, когда ему становилось тоскливо, он подбирался поближе к жилью. Принюхивался к запаху дыма, тянущегося из печной трубы, в нем улавливая ароматы вареной картошки, жареного сала, и этот обычный запах для Володьки Кондакова, вечного скитальца по чернобыльской зоне, был слаще любых духов, грел его душу, успокаивал сердце. Иногда он приближался к людям, заговаривал с ними. Они ему отвечали, правда, удивлялись, глядя на странного вида мужчину – сухощавого, высокого, с длинными грязными рыжими волосами, клочковатой бородой, отливающей медью, с ясными голубыми глазами на темно-коричневом от загара лице. Но когда Володька Кондаков снимал свою старую-престарую потертую кепку, под ней оказывался светлый лоб – на удивление высокий, выпуклый, «профессорский». Хотя профессором Володька Кондаков отнюдь не был, образование имел восемь классов и два года ПТУ.

О своей прежней жизни, жизни среди людей, Володька Кондаков вспоминать не любил и даже просыпался в холодном поту, когда ему снился сон о той далекой жизни. Впрочем, в последнее время такие сны навещали его все реже и реже. Все реже и реже сухощавый высокий мужчина с острым, словно обломок камня, кадыком вспоминал прежнюю жизнь и пытался в нее заглянуть, сверить со своей теперешней.

В настоящем ему было хорошо. И если бы власти могли это понять, то, скорее всего, оставили бы его в

Вы читаете Слепой в зоне
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

2

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату