Девушка встрепенулась и поднесла к глазам квитанцию, которую сжимала в руке.
— …триста сорок, шестая кабина!
— Не мой… сто четырнадцатый у меня… — чуть слышно произнесла девушка и опустила руку.
— Давно ждете? — спросил я.
— Ой, давно, час уже! — сразу откликнулась девушка. — Два раза Актюбинск вызывали, а все не мой номер… — закончила она с какой-то горькой безнадежностью.
У нее было круглое лицо, вздернутый нос и на щеках несколько веснушек, которые странно было видеть зимой.
«Воображаю, сколько их появится весной!» — подумал я.
— Скоро дадут, — успокоил я ее, — в течение часа обязательно соединят.
— Не знаю… — тихо ответила девушка и покачала головой.
Объявили Кузнецк, Куйбышев, Сталинград, снова Куйбышев.
Тот человек, что разговаривал, приоткрыв дверь кабины, все еще продолжал разговор. Кабина была в трех шагах от места, где я сидел. Его ставший хриплым от напряжения голос был хорошо слышен.
— …был я в ЦК сегодня, был, понимаете? — кричал человек. — Обещали помочь, ясно? Я им все рассказал, так?.Поддерживают нас, ясна? Так что стойте на своем. На своем стойте, слышите?! Говорят, правильные наши предложения! ЦК решение Двадцатого съезда высылает!..
Он умолк, склонившись над аппаратом, очевидно выслушивая ответ.
— Актюбинск!.. — объявил репродуктор, и мне показалось, что это слово прозвучало как-то радостно и громко, громче, чем названия других городов.
— Актюбинск, сто четырнадцать, подойдите к третьему окну.
Девушка вскочила, услышав слово «Актюбинск», и сделала шаг вперед, но теперь остановилась в растерянности.
— Подойдите туда, к столу заказов, — сказал я. «Очевидно, что-то не ладится с вызовом», — сочувственно подумал я, глядя ей вслед.
Через минуту девушка вернулась. Мне показалось, что в глазах у нее слезы.
— Что-нибудь случилось?
— Не пришел… — тихо ответила'она.
«Любовная история, — решил я, — она мучается, ночь не спит, а он… Что ж, это бывает. Ничего. Пройдет. Забудется…»
— Может быть, ему не передали вызова, не нашли? Это случается, — сказал я, чтобы хоть как-нибудь утешить девушку.
Она промолчала.
— Я вот тоже уже давно жду, — продолжал я. — Столько народу, столько заказов, у всех срочные дела… Всегда может произойти какая-нибудь путаница.
— Уехал он, — сказала вдруг девушка; и мне показалось, что она думала совсем о другом, не слыхала ни одного моего слова.
— Куда уехал?
— В Москву, — безнадежно и не глядя в мою сторону, ответила она.
Наверное, они поссорились. Он уехал, она осталась. Ола хочет вызвать его среди ночи, сказать, что любит, что простила, зовет обратно. А он уехал, Куда? В Москву? Нет, что-то не получается. В этом случае ей следовало бы только радоваться.
Мне вдруг захотелось узнать, что же такое произошло. Это не было пустым любопытством. Я хотел помочь этой девушке. Мне казалось, если я узнаю, в чем дело, то наверняка сумею найти слова, чтобы утешить ее.
— Послушайте, — сказал я, — может быть, вам, можно чем-нибудь помочь? Посоветовать?
В первый раз она повернула ко мне голову и посмотрела так, точно только сейчас меня увидела. Потом снова опустила голову и произнесла одно слово:
— Уехал.
— Да кто, кто уехал?
— Я ведь говорила ему, что вернусь, сказала! — с неожиданной силой воскликнула девушка. — Не поверил… Все равно буду ждать. До утра. Ему до телефона пятьдесят километров. Добираться. Если не уехал — придет. Только… не придет он, — закончила она снова упавшим голосом.
— Нет, придет! — убежденно сказал я.
— Вы думаете? — вся встрепенувшись, с надеждой спросила она.
— Уверен!
Дверь ближней кабины открылась, и оттуда вышел человек с густыми лохматыми бровями, тот самый, что говорил так долго. На лбу его блестели капельки пота. Он, видимо, был очень взволнован и устал. Но на лице этого человека я увидел довольную улыбку. Он осмотрел медленно весь зал, точно хотел сказать: «Все в порядке, товарищи! Наша взяла!»
Потом он пошел к выходу, поправляя съехавший набок галстук и застегивая пальто. Глядя ему вслед, я почему-то и впрямь проникся уверенностью, что тот актюбинский парень во что бы то ни стало явится на переговорный пункт. Я сказал:
— Таких хороших девушек не бросают, — но тут же почувствовал, что это звучит пошловато. Я поспешно спросил: — А вы сами-то из Актюбинска?
— Да, — ответила она, — впрочем, нет. Москвичка.
Я решил идти напрямую:
— А кто он вам? Отец? Брат? Муж?
Я хотел сказать «жених», но сказал «муж». Не люблю я этого слова — «жених».
— Василий он, Васей зовут, — невпопад, но как-то очень непосредственно сообщила девушка.
— А вас? — неожиданно для самого себя спросил я.
— А меня Клавой…
— Что же случилось, Клава?
— На целину мы поехали, — сказала она. — Вместе. И на заводе работали вместе. На электроламповом. Слесарь он…
— А дальше?
— Мать у меня захворала. Обещала ему: навещу и вернусь. Он телеграммы слал. Не приедешь, писал, брошу все и уеду. А как я могла маму оставить? Теперь вот могу…
— Выздоровела мама?
— Умерла.
Она закусила губу.
Прошло несколько мгновений, пока я решился сказать:
— Что ж, Клава, тут уж ничего не поделаешь. У меня вот тоже отец умер. В войну…
Она молча покачала головой.
— А он, Вася ваш, — продолжал я, — что же он, не понимал, что ли? Не верил?
— Слабый он, — задумчиво, как бы про себя сказала девушка. — Не может один… Тай, на целине, трудно… В палатках живем… Со мной бы остался. А так вот — уехал…
— А может быть, он… — начал было я, но в эту минуту из репродуктора прозвучал голос:
— Тундрогорск, шестьдесят два, восьмая кабина! Я вскочил. Восьмая кабина была той самой, в которой так долго находился густобровый человек.
— Подождите меня, не уходите! — уже на ходу крикнул я Клаве и бросился в кабину.
Как только я затворил за собой дверь, под потолком зажглась лампочка. В кабине стало светло. Я схватил телефонную трубку.
— Говорите!.. — услышал я металлический женский голос.
— Говорю!.. — произнес я в ответ. — Тундрогорск!
— Кого надо? — спросили меня очень издалека.
— Девушка, — сказал я, почти прижимая губы к микрофону, — мне «Туннельстрой» надо, слышите! Второй дом!
Во втором доме жил Орлов. Телефон стоял в коридоре, в двух шагах от двери его комнаты.
